Уснул я на голой земле у костра.
И снился мне, братцы, всю ночь до утра
Мой ангел – печальный, усталый,
И кровь с перебитого шашкой крыла
На угли костра истекала.

Стонал я, метался и плакал во сне,
А степь холодела при полной луне,
С Востока тянулися тучи.
Товарищ, шинель поправляя на мне,
В костре пошевеливал сучья.

Но вот, жеребёнок заржал за рекой.
И, значит, конец этой ночи глухой.
Коней мы седлали с рассветом.
Кричал комиссар про пожар мировой,
Про царство свободы и света:

Навеки конец этой мирной земле!
Грядущее тонет в предутренней мгле,
Былое уходит в тумане.
Так весело было, качаясь в седле,
Проверить патроны в нагане!

И только над речкою Солнце взошло,
Мы — знамя вперёд, и клинки – наголо,
В атаку под небом кровавым.
Со свистом да с песней ворвались в село –
И месть, и грабёж, и расправа.

Делили добычу, поили коней.
Гармошка под вой разорённых семей,
И смех, и взахлёб самогонка.
А сердце стонало и ныло сильней –
Так больно, и колко, и звонко.

Не знаю дороги. Куда мне идти?
Мне мать перед смертью не скажет: «Прости.
Тебе не нужна моя вера»,
И камень колотится в гулкой груди….
А там, за селом – офицеры.

Без звука дождались они темноты.
У них артиллерия за полверсты,
А с флангов кадеты, пехота.
Мы спали, когда они сняли посты
И нас посекли с пулемёта.

Мы с другом вдвоём пробивались к реке.
Он первый скидал сапоги на песке.
А как он тонул – я не слышал.
В рубахе, босой и с винтовкой в руке
На берег обрывистый вышел.

Полями привольными, краем родным
Побрёл я неспешно и вышел к своим.
Опять к эскадрону прибился.
Угарный и горький над родиной дым
Под небом угрюмым стелился.

Я всё позабыл. Обманула судьба.
Пожарище тлеет, и смолкла труба,
И я уж о ней не тоскую.
Был раб, и остался рабом навсегда –
Но вспомнил ту ночь я, как сына-раба
Я зачал в минуту лихую.

И помню ту ночь, что пред боем была.
Луна золотая над степью плыла,
И плакал мой ангел усталый,
А кровь с перебитого шашкой крыла
На угли костра истекала.