Дождливый день
В кафе совсем пусто, только несколько человек, укрываясь от дождя, уныло смотрят телевизор.

— Один кофе-афух (кофе, заваренное в кипящем молоке).

— Что-нибудь ещё? Большую чашку? Маленькую?

— Больше ничего. Только кофе. Большую чашку.

— Садись там, у окна, я принесу тебе. И пепельницу принесу.

— И можно будет покурить?

— Ничего не случится в такую погоду. Никого нет, а ты мой постоянный клиент. Если б не ты, давно б я разорился.

Они оба рассмеялись, потому что Борис никогда не заказывал ничего, кроме кофе и сладкой булочки иногда.

— Зачем так много куришь? Зачем так много сахару в кофе? Ведь это вредно.

— Я курю — знаешь сколько лет? Сейчас мне шестьдесят пять лет, ровно шестьдесят пять исполнилось. А курить я стал, когда мне было двенадцать лет. Ты умеешь считать?

— Считать – это мой хлеб. Пятьдесят три года ты куришь.

Он говорил, быстрыми, сильными, тонкими и очень смуглыми руками убирая со стола. Принёс кофе. Подвинул клиенту пепельницу.

— Ничего себе! Пятьдесят три года. За двадцать один год до моего рождения. Мои родители ещё не познакомились, а ты уже курил. В России всем детям разрешают курить?

— Не все дети спрашивают разрешения у родителей. Я никогда родителей не слушался.

— Вот, и я такой же был.

Хозяин кафе присел за столик и тоже закурил. Невысокий, худощавый человек лет тридцати пяти — подвижный, темнокожий, вероятно, йеменский или эфиопский еврей. Чёрные курчавые волосы серебрятся ранней проседью. На лбу – глубокая впадина, какая-то давняя, но нешуточная травма.

— Это что у тебя на лбу?

— Камень. Осколок камня. Шахид взорвался, хотел я его взять живым. Тогда была интифада. Здесь неподалёку взорвался. Прямо здесь, на улице Яффо, чуть подальше в сторону шука (рынка). Они не знают Бога. Я сам виноват. Молодой был ещё. Нужно было сразу стрелять — так мне, дураку, пришло в голову его взять живым. Хорошо, хоть никого не убило. Ещё одна девушка пострадала, была контузия у неё, и с тех пор она плохо слышит, семеро прохожих отделались ранениями, а не убило никого. Как этот сумасшедший увидел, что я не стреляю, а бегу к нему – он сразу дёрнул за кольцо.

— Я приехал в 2000-м, в октябре – в самый разгар, каждый день они тогда взрывали. Один мой земляк из Новосибирска погиб в автобусе. Я с ним учился в ульпане. Жена была русская – она сразу с детьми уехала домой к родителям.

— Это что – Новосибирск? Хочешь водки? Все ваши любят «Русский стандарт». У меня есть. Без денег – угощаю.

— Новосибирск — большой город. Ты слышал про Сибирь?

— Все слышали про вашу Сибирь. Там холодно, и водятся медведи.

— Не везде. Есть очень большие города. Я родился в Новосибирске – мой отец был учёный. Профессор. Знаменитый человек.

И так они мирно сидели и разговаривали. О том — о сём.

— Нет, уж если водка – тогда и ты выпей.

— Выпью рюмку арака. Эту вашу водку я совсем не понимаю.

— Ле хаим! – сказали они дуэтом.

— Знаешь, что самое смешное? Я на этой девушке женился. Ты её здесь видел. Я принесу пиццу. У меня пицца – нигде в Иерусалиме такой нет.

— А! Конечно, я жену твою видел. Красивая жена у тебя.

— И я видел твою жену. Хотя и старая, а всё равно красавица! Когда ты с ней – все смотрят на неё. Она, будто нарисованная, не верится, что живая.

— Живая. Можешь не сомневаться. И такой характер, что лучше б и не пробовать.

— Не обижайся на меня, но белокожие женщины мне не нравятся. Я, конечно, не говорю о твоей жене, ты плохого не подумай. А все другие белокожие женщины совсем не нравятся.

— Вот как? А белым женщинам – некоторым – очень нравятся чернокожие парни.

— В том-то и дело. Слушай…. У тебя много времени?

— Я не работаю больше. Инвалидность получил. Уж который месяц оформляю документы, а конца не видно.

— Проклятая Социальная служба.

Дождь всё сыпал и сыпал. В кафе заглянул полицейский, и заказал чашку кафе экспрессо – очень крепкий.

— Не курите здесь. Ами, ты соскучился по штрафам?

— Оставь нас в покое, Тувья, ты мальчишка. Лучше выпей с нами.

— Не могу, я за рулём. Осторожней курите здесь, я говорю. Оштрафуют тебя, Ами. У тебя есть лишних пятьсот шекелей? Лучше мне их подари, — сказал парень.

Он допил кофе и ушёл. А дождь всё сыпал.

— Человек ты старый, много знаешь, — сказал Ами. – Так если время у тебя есть, хочу тебе что-то рассказать, только это секрет. Никому не рассказывай. Давай-ка, ещё по одной. Хочешь? Сейчас я принесу. И кофе для нас обоих. И тебе что-то расскажу, а ты мне посоветуй.

Они ещё выпили. И закурили. И кофе.

— Я не поладил с Налоговой инспекцией и влез в огромный долг. Жену мою зовут Браха. Не смотри, что она чернокожая – она из чистого золота, клянусь! Плохо слышит – так я ей купил такой слуховой аппарат, что его совсем незаметно.

— Я видел твою жену. Точно. Чистое золото.

Ами крепко потёр лицо руками.

— А тут ко мне приходит какой-то сын шлюхи и говорит: «Что ты мучаешься с деньгами? Ты за месяц все долги погасишь, если позвонишь одной старой дуре из Герцлии. Она богата очень. И хочет чернокожего».

— Это его из Налоговой инспекции навели на тебя, — сказал Борис.

— Точно. Я сначала его прогнал. А он ещё раз пришёл. А с деньгами так вышло, что мне счёт в банке закрыли. Что делать было?

— Ну, понятно. А как жена-то узнала про это?

— Эти проклятые мне говорят: «Работай у нас – станешь богачом. А если откажешься – тогда жалуйся на Бога». Я отказался, жене позвонили и всё рассказали. Что теперь делать? Очень сердится она. И….

— Что?

— Не подпускает меня к себе больше. Я боюсь, как бы детям не рассказала. У нас трое. Старшему уже семь лет.

— Вот, проклятая жизнь!

— Посоветуй что-нибудь, Борис.

В кафе заскочил, встряхиваясь от дождя, будто искупавшийся пёс, молодой парень с дурацким пирсингом в губе.

— О! На ловца и зверь бежит, — сказал он по-русски. — Папаша, тут одна девушка хочет с тобой познакомиться поближе. Триста шекелей – все дела.

— Чего он хочет от тебя? — спросил Ами.

— Паренёк, — сказал Борис тоже по-русски. – Смотри. Сейчас вызывай миштару. У тебя есть пелефон? Вызывай. Через пять минут они приедут, но уже через три минуты ты калека на всю жизнь. Тебе так нравится?

— Ты сумасшедший?

— Угадал.

Парень поднял обе руки ладонями вперёд.

— Всё. Я молчу. Кофе принеси, — сказал он, обращаясь к Ами.

— Нет, Ами. Он обойдётся без кофе. Это он пошутил на счёт кофе. Парень, живее убирайся, моё терпение кончилось.

— Вот, старый дурак! — сказал парень и исчез.

— Что ты сказал ему? — улыбаясь, спросил Ами. – Чего он испугался?

— Он здесь девками торгует. Я ему сказал, что он станет калекой на всю жизнь. Не люблю таких людей.

— Знаю я, что он делает здесь. Не люблю и я таких. Но опасно с ними. Он за такую угрозу мог бы тебя надолго в тюрьму упрятать – здесь ведь не Новосибирск, а Израиль.

— Нет. Он трус.

— А ты и по правде мог его сделать калекой? Где ж ты так научился?

— Гидрография ВМФ СССР.

— ?

— Э-э-э…. Хель а ям Совьет Юнион. Понимаешь?

Они курили и молчали. Долго молчали. Вот и дождь утих.

— Ами, послушай меня. Ты сделал нехорошо. Но жена тебя простит. Она забудет. Не бойся.

— Правда?

— Да. Ты только не объясняй ей ничего, а просто молчи. Однажды она забудет, и всё пойдёт по-прежнему.

Борис шёл по улице Яффо – центральной улице еврейской столицы. Сколько же чудесных лиц! Таких живых, ярких, страстных, горячих, очень еврейских и очень человеческих лиц. И много лиц – тёмных, будто наглухо запертая железная дверь, где есть тайный код и сигнализация — быть может, прямо на Тот Свет.

О, Эрец Исраэль!