Дождливый день
В кафе совсем пусто, только несколько человек, укрываясь от дождя, уныло смотрят телевизор.
— Один кофе-афух (кофе, заваренное в кипящем молоке).
— Что-нибудь ещё? Большую чашку? Маленькую?
— Больше ничего. Только кофе. Большую чашку.
— Садись там, у окна, я принесу тебе. И пепельницу принесу.
— И можно будет покурить?
— Ничего не случится в такую погоду. Никого нет, а ты мой постоянный клиент. Если б не ты, давно б я разорился.
Они оба рассмеялись, потому что Борис никогда не заказывал ничего, кроме кофе и сладкой булочки иногда.
— Зачем так много куришь? Зачем так много сахару в кофе? Ведь это вредно.
— Я курю — знаешь сколько лет? Сейчас мне шестьдесят пять лет, ровно шестьдесят пять исполнилось. А курить я стал, когда мне было двенадцать лет. Ты умеешь считать?
— Считать – это мой хлеб. Пятьдесят три года ты куришь.
Он говорил, быстрыми, сильными, тонкими и очень смуглыми руками убирая со стола. Принёс кофе. Подвинул клиенту пепельницу.
— Ничего себе! Пятьдесят три года. За двадцать один год до моего рождения. Мои родители ещё не познакомились, а ты уже курил. В России всем детям разрешают курить?
— Не все дети спрашивают разрешения у родителей. Я никогда родителей не слушался.
— Вот, и я такой же был.
Хозяин кафе присел за столик и тоже закурил. Невысокий, худощавый человек лет тридцати пяти — подвижный, темнокожий, вероятно, йеменский или эфиопский еврей. Чёрные курчавые волосы серебрятся ранней проседью. На лбу – глубокая впадина, какая-то давняя, но нешуточная травма.
— Это что у тебя на лбу?
— Камень. Осколок камня. Шахид взорвался, хотел я его взять живым. Тогда была интифада. Здесь неподалёку взорвался. Прямо здесь, на улице Яффо, чуть подальше в сторону шука (рынка). Они не знают Бога. Я сам виноват. Молодой был ещё. Нужно было сразу стрелять — так мне, дураку, пришло в голову его взять живым. Хорошо, хоть никого не убило. Ещё одна девушка пострадала, была контузия у неё, и с тех пор она плохо слышит, семеро прохожих отделались ранениями, а не убило никого. Как этот сумасшедший увидел, что я не стреляю, а бегу к нему – он сразу дёрнул за кольцо.
— Я приехал в 2000-м, в октябре – в самый разгар, каждый день они тогда взрывали. Один мой земляк из Новосибирска погиб в автобусе. Я с ним учился в ульпане. Жена была русская – она сразу с детьми уехала домой к родителям.
— Это что – Новосибирск? Хочешь водки? Все ваши любят «Русский стандарт». У меня есть. Без денег – угощаю.
— Новосибирск — большой город. Ты слышал про Сибирь?
— Все слышали про вашу Сибирь. Там холодно, и водятся медведи.
— Не везде. Есть очень большие города. Я родился в Новосибирске – мой отец был учёный. Профессор. Знаменитый человек.
И так они мирно сидели и разговаривали. О том — о сём.
— Нет, уж если водка – тогда и ты выпей.
— Выпью рюмку арака. Эту вашу водку я совсем не понимаю.
— Ле хаим! – сказали они дуэтом.
— Знаешь, что самое смешное? Я на этой девушке женился. Ты её здесь видел. Я принесу пиццу. У меня пицца – нигде в Иерусалиме такой нет.
— А! Конечно, я жену твою видел. Красивая жена у тебя.
— И я видел твою жену. Хотя и старая, а всё равно красавица! Когда ты с ней – все смотрят на неё. Она, будто нарисованная, не верится, что живая.
— Живая. Можешь не сомневаться. И такой характер, что лучше б и не пробовать.
— Не обижайся на меня, но белокожие женщины мне не нравятся. Я, конечно, не говорю о твоей жене, ты плохого не подумай. А все другие белокожие женщины совсем не нравятся.
— Вот как? А белым женщинам – некоторым – очень нравятся чернокожие парни.
— В том-то и дело. Слушай…. У тебя много времени?
— Я не работаю больше. Инвалидность получил. Уж который месяц оформляю документы, а конца не видно.
— Проклятая Социальная служба.
Дождь всё сыпал и сыпал. В кафе заглянул полицейский, и заказал чашку кафе экспрессо – очень крепкий.
— Не курите здесь. Ами, ты соскучился по штрафам?
— Оставь нас в покое, Тувья, ты мальчишка. Лучше выпей с нами.
— Не могу, я за рулём. Осторожней курите здесь, я говорю. Оштрафуют тебя, Ами. У тебя есть лишних пятьсот шекелей? Лучше мне их подари, — сказал парень.
Он допил кофе и ушёл. А дождь всё сыпал.
— Человек ты старый, много знаешь, — сказал Ами. – Так если время у тебя есть, хочу тебе что-то рассказать, только это секрет. Никому не рассказывай. Давай-ка, ещё по одной. Хочешь? Сейчас я принесу. И кофе для нас обоих. И тебе что-то расскажу, а ты мне посоветуй.
Они ещё выпили. И закурили. И кофе.
— Я не поладил с Налоговой инспекцией и влез в огромный долг. Жену мою зовут Браха. Не смотри, что она чернокожая – она из чистого золота, клянусь! Плохо слышит – так я ей купил такой слуховой аппарат, что его совсем незаметно.
— Я видел твою жену. Точно. Чистое золото.
Ами крепко потёр лицо руками.
— А тут ко мне приходит какой-то сын шлюхи и говорит: «Что ты мучаешься с деньгами? Ты за месяц все долги погасишь, если позвонишь одной старой дуре из Герцлии. Она богата очень. И хочет чернокожего».
— Это его из Налоговой инспекции навели на тебя, — сказал Борис.
— Точно. Я сначала его прогнал. А он ещё раз пришёл. А с деньгами так вышло, что мне счёт в банке закрыли. Что делать было?
— Ну, понятно. А как жена-то узнала про это?
— Эти проклятые мне говорят: «Работай у нас – станешь богачом. А если откажешься – тогда жалуйся на Бога». Я отказался, жене позвонили и всё рассказали. Что теперь делать? Очень сердится она. И….
— Что?
— Не подпускает меня к себе больше. Я боюсь, как бы детям не рассказала. У нас трое. Старшему уже семь лет.
— Вот, проклятая жизнь!
— Посоветуй что-нибудь, Борис.
В кафе заскочил, встряхиваясь от дождя, будто искупавшийся пёс, молодой парень с дурацким пирсингом в губе.
— О! На ловца и зверь бежит, — сказал он по-русски. — Папаша, тут одна девушка хочет с тобой познакомиться поближе. Триста шекелей – все дела.
— Чего он хочет от тебя? — спросил Ами.
— Паренёк, — сказал Борис тоже по-русски. – Смотри. Сейчас вызывай миштару. У тебя есть пелефон? Вызывай. Через пять минут они приедут, но уже через три минуты ты калека на всю жизнь. Тебе так нравится?
— Ты сумасшедший?
— Угадал.
Парень поднял обе руки ладонями вперёд.
— Всё. Я молчу. Кофе принеси, — сказал он, обращаясь к Ами.
— Нет, Ами. Он обойдётся без кофе. Это он пошутил на счёт кофе. Парень, живее убирайся, моё терпение кончилось.
— Вот, старый дурак! — сказал парень и исчез.
— Что ты сказал ему? — улыбаясь, спросил Ами. – Чего он испугался?
— Он здесь девками торгует. Я ему сказал, что он станет калекой на всю жизнь. Не люблю таких людей.
— Знаю я, что он делает здесь. Не люблю и я таких. Но опасно с ними. Он за такую угрозу мог бы тебя надолго в тюрьму упрятать – здесь ведь не Новосибирск, а Израиль.
— Нет. Он трус.
— А ты и по правде мог его сделать калекой? Где ж ты так научился?
— Гидрография ВМФ СССР.
— ?
— Э-э-э…. Хель а ям Совьет Юнион. Понимаешь?
Они курили и молчали. Долго молчали. Вот и дождь утих.
— Ами, послушай меня. Ты сделал нехорошо. Но жена тебя простит. Она забудет. Не бойся.
— Правда?
— Да. Ты только не объясняй ей ничего, а просто молчи. Однажды она забудет, и всё пойдёт по-прежнему.
Борис шёл по улице Яффо – центральной улице еврейской столицы. Сколько же чудесных лиц! Таких живых, ярких, страстных, горячих, очень еврейских и очень человеческих лиц. И много лиц – тёмных, будто наглухо запертая железная дверь, где есть тайный код и сигнализация — быть может, прямо на Тот Свет.
О, Эрец Исраэль!