Центур

Беглый курил, пока шёл к остановке. Но на остановке курить нельзя, и недоходя, он бросил окурок и остановился. Закурил ещё одну и сказал, обращаясь к нескольким тёмным силуэтам поодаль:
— Бокер тов! Ма нишма? Доброе утро. Как дела?
В ответ послышались сонные голоса:
— Бокер ор! Утро светлое. Шалом! Михаэль, Ма шлом ха? Коль беседер? Как ты? Всё в порядке?
Небо ещё не начинало светлеть. Серебряный узкий клинок месяца плыл в чёрной глубине над Городом, яркие звёзды мерцали в этой глубине, и слышалось низкое в хрипоту пение муэдзина, изредка прерываемое бодрым выкриком. Напев свирепой воинской молитвы. Но кружилась голова, и он прислонился плечом к фонарному столбу. Там должна быть одна женщина. А! Вон стоит – это она.

Когда приду на остановку
Там будет женщина одна….

http://beglyi.livejournal.com/204518.html

Давние стихи, а женщина эта, будто и не стала старше за минувшие несколько лет. Кто она? Религиозная – судя по одежде. Но не ортодоксальная – серебряные с чернью волосы видны из-под затейливо завёрнутого вокруг головы тюрбана.

Но может быть на Свете Том
Неведомо каким судом
Нам встреча суждена?

Издалека, в сумерках Беглый видел, что она подняла на мгновение ладонь, и он знал, что она улыбается. И Беглый попытался улыбнуться и тоже поднял руку.
Автобус подошёл. Беглый бросил сигарету, доставая бумажник с проездным.
— Мишка, ты что – напился вчера? – спросил кто-то по-русски.
— Спал плохо.
— Неужто баба спать не давала? – со смехом.
— Да иди ты!
Тёмный город густой россыпью множества огней разворачивался и кружился вокруг автобуса, на скорости летящего в этой ночной ещё тьме. И голова кружилась, и Беглый слышал стук сердца, которое било в грудь, как барабан, и жгло в груди. Уже однажды это было, в самый первый раз – у меня в груди зажгли свечу.
http://beglyi.livejournal.com/9633.html
А где она, эта женщина? Сидит впереди, и виден большой тугой узел серебряных волос. Она мерно покачивается – молится. Кому она молится? О чём? Пелефон. Беглый с кряхтением залез в карман узких брюк и вытащил аппарат.
— Михаэль? Ма нишма?
— Моше?
Это повар позвонил. Молодой парень – только что после армии. Большой котёл с чолтом стоит на газовой плите. Зажечь нужно газ под ним. Только не открывать газ в полную силу, а хэци – вполовину. Беглый сказал, что сделает.
— Мища, мы друзья, верно?
— Кен, кен, Моше. Анахну хаверим. Да, мы друзья.
— Скажи Эльдаду, что я опоздаю часа на два. Пять мешков картошки принесите со склада, и начистите, и водой залейте.
— А когда ребята пойдут мыть этажи? Мне нужен час, поднять мусорные баки, выкинуть всё и все баки промыть. Нужны будут мне люди. Водиночку я до девяти часов не успею.
Послышался смех. Девушка быстро говорила на иврите. Ей нужен Моше. Не отнимай у неё Моше – он ей нужен. Очень, очень сильно нужен!
— Мища, ну, пожалуйста, из уважения ко мне, – сказал Моше. – Я тебя тоже выручу. Когда-нибудь. Ты хороший парень!
— Моше.
— Ну?
— Моше, я в автобусе. Сейчас вызовут амбуланс для меня. Сердце, Моше. К семи будь на работе. Ты меня понял, мужчина?
— Э-э-э! Конечно, понял. Что случилось?
— Ничего. Просто сердце заболело. Извинись за меня перед девушкой. Ей скажи, что я завидую тебе, от зависти заболел, услышал её голос, и от зависти сердце заболело – ведь я уже старый. Я старый, как её дедушка. Даже, думаю, я старше её дедушки. Но сейчас выезжай на работу, а то людей в обед нечем будет кормить. Скажи Эльдаду, что я не приду сегодня. И завтра тоже. В больницу ложусь. Ты понял?
— Куда повезут тебя? В какую больницу? Долго тебя не будет?
— Не знаю, – Беглый сунул пелефон в карман. – Гоша! Гошка!
Заросший седой щетиной старик оглянулся и встал. Он ехал мыть Иерусалимское Управление Полиции, и одет был в чей-то старый зимний полицейский комбинезон.
— Что такое?
— Иди к водителю, скажи – пусть вызывает амбуланс.
— Что с тобой?
— Сердце. Давай живей, а то я отправляюсь к уважаемым родителям, – Беглый задыхался.
— Спокойно. Спокойно. Ты садись пока. Сейчас. Наг! Водитель! – Гоша ушёл. Автобус остановился.
Первыми приехали полицейские, видно, Гошка вместо Скорой помощи позвонил к себе в миштару. И они вытащили Беглого на воздух. Офицер расстегнул ему куртку и рубаху на груди.
— Нет, не поедем никуда, а подождём – через минуту они приедут, – сказал другой офицер.
— Хочешь пить, парень?
Беглый пил воду из бутылки. Вода проливалась и потекла по голой груди – это было приятно. Приближался вой машины Могендавид адом.
— Что так долго?
— А ты-то как здесь оказался?
— Наш рабочий позвонил. До вас не сумел он дозвониться, и почему так долго?
— Машин не было. Раздевайте его. Нет, помогать нам не надо. Спасибо, танац (бригадный генерал), и ты свободен.
— Не время шутить – какой я тебе генерал?
— У нас в Иерусалиме каждый полицейский – генерал.
— Друзья, шевелитесь, а то мне дышать нечем – сказал Беглый.
— Выздоравливай, дед, – сказал полицейский.

Сколько времени прошло? Беглый лежал на каком-то столе, И что-то быстро делали с ним. И какая-то девушка держала его за руку и непрерывно что-то успокоительное говорила.
— Хорошо. А где мои зубы, красавица?
— Тебе вернут твои зубы – сейчас нельзя, когда больно будет, ты можешь их сломать. Тебе легче стало?
— Грудь уже не так сильно давит. Пусть вернут зубы – я тут жениться собираюсь.
— На ком ты женишься?
— На ком же я жениться могу? Только на тебе.
— Прекрасно! А что будем делать с моим мужем?
— Разберусь я с твоим мужем. Ничего страшного.
— А с твоей женой?
— Мы их познакомим. Может быть, они друг другу понравятся.
— Так я буду ждать, пока операция не окончится.
— Договорились. Кто-нибудь по-русски говорит здесь?
— У вас был инфаркт. Вашей жене звонили. Она приедет, – сказал какой-то парень по-русски. – Сейчас вам уведомление принесут. И вы подпишете. Или не подпишете. Подумайте.
— О чём?
— Будет операция на сердце, очень болезненная, под местным наркозом. И возможен летальный исход.
— Я чуть не сдох. Так какая разница?
— Точно. Тогда подпишите.
Перед ним на какой-то папке держали лист бумаги с русским текстом. Беглый протянул руку, пошевелив пальцами. В руку вложили ручку. Он подписался. Подошёл человек лет пятидесяти. Небольшого роста, худой и очень серьёзный.
— Доктор Бени Фуше.
— Фуше? Он француз?
— Я еврей, – сказал доктор.
Русскоязычный парень с пятого на десятое переводил.
— Ты похож на Мольтке. Я за тебя спокоен. А значит и за себя.
— На кого из двух Мольтке?
— Конечно на старшего. Его племянник был неудачник.
Они смеялись.
— Постарайся не очень смеяться. Сейчас это вредно. Ты подписал уведомление?
— Конечно.
— Почему конечно? Ты мог не пописывать.
— Доктор, мне не понравилось, как я себя чувствовал сегодня с утра.
— Через несколько минут мы с тобой будем делать операцию. Сделаем тебе центур и в сердечную мышцу вошьём регулятор ритма сердцебиения. Оперировать будем вдвоём – я, а ты мне поможешь.
— Чем я помогу?
— Просто не будешь дёргаться, и не будешь спрашивать, когда конец. Учти, что будет страшно. Можно тебе дать успокоительное. Но это плохо будет. Мне нужна максимальная работа сердца. Чтобы оно работало в полную силу. Понимаешь?
— Мне вряд ли будет страшно. Лишь бы тебе страшно не было.
— За операционным столом я никогда не боюсь.
— А я, вообще, никогда не боюсь.
— Вот как? Почему?
— Бояться – опасно.
— Точно.
Врач оглядел свою команду – человек пять молодых людей – и сказал:
— Ялла! С Богом.
И все они разошлись по своим местам – к мониторам и ещё каким-то таинственным устройствам.

Откуда-то из невозвратного далека бабушка спросила:
— Что это случилось с тобой, Мишутка?
— Ничего страшного, ба. Просто операция на сердце.
— Почему это случилось?
— Ты же знаешь, я всю жизнь хотел быть, как Юра Домбровский. И даже, как Толстой.
— Знаю. Сколько тебе лет?
— Шестьдесят восемь – будет пятнадцатого марта.
— Но ты с самого начала не мог, как они. Они были очень сильные люди.
— Но, может быть, я ещё….
— Нет, – сказала бабушка.
Она никогда его не обманывала, и он сказал:
— Что ж, ба…. Жаль. Но, если нет, так нет.

Потом кто-то запел:

….Мне пилку подкатят
Ребята с подогревом.
Я в камере решётку пропилю.
И ноченькой тёмной
В побег уйду на волю –
Я волю, как мать свою, люблю.

А если заметят солдаты конвоя –
Тогда я, мальчишечка, пропал:
Тревога, и выстрел, и вниз головою
Сорвался с карниза и упал….

Потом он услышал свист ветра, гром волны, мучительную со стоном, работу умирающего двигателя. И сожженным морозом и спиртом голосом:
— Внимание! Все наверх! Пятнадцать минут! Команда покинуть борт судна! Боцману с людьми расчехлять спасательные боты! Старший рулевой к спуску государственного флага!

Кровь из разреза на шее била фонтаном, и заливала стол, и куртку хирурга, и Беглый смотрел на танец его окровавленных пальцев. И врач сказал:
— Всё в порядке. Сейчас будет больно.
— Давай! – сказал Беглый.
— Готово! Спасибо! Уже недолго. Ещё несколько минут.
Пальцы мелькали быстро-быстро. Танцевали. Это был настоящий балет пальцев.
— Ю ар грейт мастер! – сказал Беглый.
— Йес. Ай эм грейт мастер!
Потом врач остановился и, повернувшись спиной к Беглому, молча стал уходить. Он снял маску и бросил её на пол. Девушка подбежала и подняла.
— Доктор! – окликнул Беглый.
Врач повернулся к нему.
— Спасибо!
— Тебе спасибо. Будь здоров.

Ну, что ж! Постараюсь быть здоров.