Когда воротимся мы в Портленд

На картине же вы видите каравеллу «Формоза», отбитую у испанцев неким бонаканским капитаном Правером, который намеревался вместе с грузом каучука, кофе и ценной древесины из Бразилии продать её на Драй Тортугас, и заодно расплатиться там с долгами, но в море пропал бесследно. Его же собственное судно «Счастливая Лола» позднее было захвачено капитаном Нэдом Галлоуэем, бывшим помощником Джона Шарки – того Шарки, который на Мадагаскаре Томасу по прозвищу Забияка проиграл в пикет губернатора острова Бичланд. И этот губернатор, он был английский лорд, у нашего Томми два года служил вестовым, пока его Забияка не застрелил за что-то – может, лорд плохо ему кофе заварил, всякое ведь случается. Нэд же прославился тем, что повесил на салинге принцессу Вюртембергскую Ангелину, которой к тому времени исполнилось уже восемьдесят два года. Кажется, больше ничем экстраординарным бедняга Нэд не прославился – человек безобидный, из семьи мирных, ревностных пуритан. Его просто очень забавляло то обстоятельство, что престарелая принцесса из рода Гогенцоллернов никак не могла понять столь резкого с собою обращения. Как многие аристократы, она была упряма, но не достаточно сообразительна. Джон Шарки, как, надеюсь, известно вам всем, заразился проказой от одной сумасшедшей испанки – он был слишком женолюбив для своей опасной профессии. Испанку он зарезал, но от проказы всё же умер на необитаемом острове, куда его по нашему старому обычаю высадили с запасом галет, соли, табаку, рома, пороха и пуль для охоты — на кого, не знаю, врать не стану – на острове, кроме чаек, никакой дичи не водилось. Далее. «Счастливую Лолу» потопил на внешнем рейде Гран-Канария английский линейный фрегат «Елизавета», а Галлоуэя повесили чуть позднее на Ямайке. Что это? Вам не нравятся пиратские истории? Может ли это быть? Ну, я тогда не знаю, чего вы от меня ждёте, господа. Вы только подумайте: Пираты!

Когда я ходил в море от базы Мурмансельдь, Управления Севрыба, был у меня друг. Он на старый манер называл меня братишкой, и я его так же, в подражание ему — он был гораздо старше, всю войну воевал на Северном Флоте, а флот этот сражался ведь смертельно. Ничего удивительного поэтому, что человек этот, оставшись в живых, стал отчаян и очень свиреп. Но, как большинство таких людей, имел слабость к парадоксальной философии. Например, он говорил:

— Если жить хочешь, иногда приходится кого-то припороть. Хотя и жалко. Ведь человек – не крыса. Верно?

— А как же, братишка? Конечно, верно.

— Дурак. Это не верно, а просто… правильно. Ну, ты его не припорешь – он тебя припорет. Чего хорошего?

— Ничего.

— Опять двадцать пять! Ну, что ты прям, как… битенг! Тебя убьют ни за что – ты человек. А, кто тебя ни за что убил – он кто?

— Ей-Богу не знаю.

— Он – крыса.

— А! Точно!

— Так это я к чему? А к тому, что жизнь – она сложная штука. Понял?

— Ага.

Как-то вышло так, что всегда ходил он судовым плотником – очень уважаемая должность на флоте. Плотником обычно становится старый матрос, которого нельзя назначить боцманом из-за непробудного пьянства, склонности к рукоприкладству и злокачественной малограмотности, ведь боцман-то – материально ответственное лицо.

Звали его иногда дядя Лёня, иногда дядя Лёша, Лёха, Алёха – так я даже не помню, был он Алексей или Леонид. Кто помоложе, звал его – Семёнычем. А меня он опекал, уважал даже, и я его братишкой звал.

Но дело в том, что была в этом человеке одна странность. Когда он сильно напивался, или спал – лицо его менялось, становилось серым и покрывалось сетью едва различимых морщин. Тогда казалось, что ему от роду лет четыреста, и становилось страшно.

Мы с ним однажды выпивали, лицо его стало именно таким древним, глаза смотрели так далеко, куда не мог я заглянуть, и вот что он вдруг мне рассказал:

— Знаешь, братишка, я в молодые годы много глупостей наделал. Ты случаем не знал такого капитана Правера, Готтома Правера? Не знал. Да это давно было-то. Значит, дай сообразить…. Сейчас XX век. Сто. Двести. Лет триста тому назад – не меньше.

Этот Готтом Правер родом из Бонакана, но по национальности нантеканец – совсем не умел ни на одном нормальном языке говорить, ведь Бонакан-то придумал Беглый. Ну, свои на наших чёрных кораблях, джентельмены удачи его понимали, а читать и писать он мог только по-английски. Капитану ведь без этого нельзя.

Да.

Это ещё были времена, когда капитана дальнего плавания звали «маэстро». Я служил у него, вот, как сейчас на этом СРТ, судовым плотником на бриге «Счастливая Лола». Он судно назвал так в память об одной негритянке. Красавица была. Готтом повсюду её за собою таскал, пока несчастную девку не убило рухнувшим гротом. Мы тогда приняли бой с целой эскадрой военных кораблей. Некуда было деваться. Один парень — он сейчас в Москве живёт – даже про это песню тогда сочинил: http://www.bard.ru/cgi-bin/mp3.cgi?id=1671.26

Я ещё ему, помню, сказал: «Вовка, а как это штопать паруса? Паруса ж латают, а не штопают». Но он это для складу так придумал. Не влезало слово «латать», понимаешь, у него в куплет. Ну, и на счёт корсара он придумал: На самом-то деле у Правера никогда не было корсарской лицензии. Да это – чёрт с ним. А песня хорошая.

Тогда бриг назывался «Ветерок». Когда убило ту негритянку — не она одна, конечно, рыбе на закуску пошла, а мы оторвались с попутным ветром – королевские-то корабли не успели набрать хода, и на наше счастье стали отставать — Готтом приказал назвать её «Счастливая Лола».

Мишка, учти, названия кораблей менять нельзя – это примета дурная.

Вот, что Готтом Правер один раз отчудил. Собрал нас на полубаке и говорит:

— Ребята, мне надоело жрать пересохшую ставриду. И вода уже тухнет. Что нам, кровавого поноса дожидаться? Я иду на Драй Тортугас. И возьму там из казначейства (это тогда там общак так назывался)… жадничать не станем, а тысяч, скажем, семьсот пиастров нам совсем не помешают. И к тому же мне скучно. До Тортугас всего-то неделя ходу – ветер подходящий.

Кто-то сказал:

— Там сейчас, говорят, ремонтируется Ингленд. У его «Кассандры» испанец всю надстройку снёс.

— Ну, и что мне этот старый индюк?

— Да он тебя потом и на дне найдёт. Ингленда ограбить! Не шуточное дело.

— Слушай, Робин, ты неглупый парень. С Инглендом мы всё равно встретимся на дне морском. И уж это наше с ним дело, как мы тогда поговорим. Это дело не твоё.

И, Мишка, я зуб даю, мы зашли на Тортугас. Вроде и ни к чему. С ребятами поздоровкались. Выпили. А десять наших в это время вахту у казначейства перебили втихую, и на шлюпке увезли мешков тридцать монет на борт «Счастливой Лолы» — больше миллиона там было пиастров серебром. Когда с якоря снимались, кое-как открыли огонь корабли и форт.

Но Готтом такой был мастер, что у нас только бизань вылетела за борт, как соломинка. И ушли.

— Тебе надо книжки сочинять, братишка, — сказал я неуверенно.

— Не. Я не умею. Пишу с ошибками. Плохо в школе учился. Да. Так я о чём? А! О Готтоме Правере.

Примерно, через полгода мы на выходе из Ла-Платы взяли каравеллу «Формоза». Команду всю — за борт. Это у Павера уж такое было правило. Готтом велел за себя на бриге остаться Джиму Бронту и сопровождать «Формозу» на Драй Тортугас, а каравеллу он сам повёл. Её нагрузили такими сокровищами, что я даже не скажу – это было годовое жалование и снабжение испанской армии, воевавшей тогда, кажется, где-то в Бельгии что ли – Он хотел заплатить своим ребятам долг. Он не боялся, а всё ж мы некрасиво поступили. Верно?

Я остался на бриге. И по дороге на Тортугас мы потеряли «Формозу». Она исчезла. Никто не знает. Море приняло их. Я жалел, ей-Богу! Хороший был парень Готтом Правер. И хороший капитан.
— — — —

Не так давно я уснул, и во сне, как это со мною случается иногда, попал в дальние и мне неведомые горы.

Вот, посмотрите ещё раз:

Люди, которые жили там в больших пещерах, одевались в медвежьи шкуры и не знали выплавки металлов. Я провёл у них около месяца. Раз в неделю всё племя уходило молиться в какое-то святое место, которое меня не слишком интересовало. Я любовался горными ландшафтами, восходами и закатами. Ждал, когда просигналит мой мобильник, я проснусь и пойду на работу.

Однажды вождь этого племени – человек могучего сложения, никогда не расстававшийся с огромной деревянной палицей, на конце которой был насажен камень, острый, будто настоящий топор — сказал мне:

— Долго ты гостишь у нас. И старики хотят, чтобы ты вместе с нами помолился о нашей удаче. Завтра погоним мамонтов в ловушку. Снег давно не выпадал, и дорога хорошо утоптана, ты не устанешь. Недалеко.

— Кому вы будете молиться?

— Богу, который живёт в лодке. Только это очень большая лодка. У людей таких не бывает. Прежде, как говорят наши колдуны, здесь было бескрайнее море. Но потом случилось что-то страшное, гремел гром и вспыхивала молния гнева небесного. И море ушло, а выросли здесь высокие эти горы. Тогда тепло было здесь, а потом стало холодно. Глубокий снег укрыл горы. Мы здесь живём, потому что много дичи. Внизу, в долине живут жестокие люди, которые едят себе подобных. Кроме того, там болота, там водятся ужасные змеи, растут ядовитые цветы, и ещё можно заболеть и умереть от воспаления крови. Старики очень просят. Молитва гостя будет услышана богом лодки. Разве мы не были гостеприимны? Не отказывайся.

Я не стал отказываться.

Около часа человек двести – всё племя со стариками и детьми – добирались до большой деревянной лодки, в которой я легко узнал испанскую каравеллу. Не совсем было обычное судно – очень большой грузоподъёмности, скорее построено для перевозки грузов, чем для морского боя, и вряд ли могло развивать хорошую скорость даже при сильном попутном ветре.

Мне было ясно, что корабль напоролся на камень. Но, как он в горы попал? Хорошо. Была какая-то катастрофа, вроде цунами, и выдвинулся горный массив, а океан отступил. Но я находился в такой эпохе, когда ни о каких каравеллах люди и слыхом не слыхали. Каменный век. Мамонты.

Каравелла «Формоза» перенеслась в каменный век. Почему? Это нужно посмотреть в Интернете – не зря же в Яндексе написано: «Найдётся всё!».

Люди стали молиться. Колдун плясал с какой-то погремушкой перед останками корабля, люди, опустившись на колени, что-то пели. А я двинулся к кораблю. Сразу несколько пар мускулистых рук схватили меня:

— Туда нельзя! Там смерть!

— Почему смерть? – сказал я. – Разве бог убил кого из вас? А я с ним хорошо знаком. Нам поговорить надо, давно не виделись.

Они смотрели на меня с ужасом. Я подошёл к борту. Осторожно взобрался на палубу. Хрупкие доски трещали под ногами. Где у них хранился судовой журнал? Ходовой рубки ведь тогда не было. Не на верхнем же мостике. А! В капитанской каюте.

Я заглядывал в каюты, матросские кубрикки, другие помещения. Скелеты. Моряки уже были все мертвы, когда ударил мороз в этих горах, поэтому истлели. Каюта капитана – я узнал её по двери из резного морёного дуба. Капитан Готтом Правер сидел за столом, опустив череп, повязанный истлевшим, а когда-то, вероятно, ярко-красным платком на открытый судовой журнал. Здесь был и главный компас, и чёрный флаг – всё это, покидая корабль последним, он взял бы с собою, да судьба судила иначе. Когда я попытался скелет приподнять, он рассыпался, кости покатились по палубе, упали лохмотья синего бархатного кафтана. Я опустился в кресло и стал листать журнал. Сначала обычные записи, а потом, как я и ожидал, несколько дней было пропущено. Затем, уже без дат и отметок времени:

Сильная гроза при полном безветрии. Видимости нет, небо затянуто тучами. Определиться невозможно настолько, что не ясно даже, откуда встало Солнце. Темно, будто ночью. Картушка компаса беспорядочно вращается. Высота волны достигает восьми-десяти метров. Из-за отсутствия ветра, корабль управления не имеет. Пришлось застрелить матроса, Рональда Фойла и кока, Джека Морригана – во избежание паники. Это не шторм, а трясение морского дна. Боже помилуй наши души! Был ли я человеком? Это ведь мне за то, что я артиллерией снёс с лица земли колонию фламандских крестьян в Гвиане. Что мы там взяли? Не больше трёх тысяч гульденов. Для чего? Вот уж точно евреи говорят: «Бог — не фраер». Я, кажется, схожу с ума. В кубрике матросы поют: «Когда воротимся мы в Портленд». Уж, видно, не воротимся никогда. Ну, и слава Богу! Каждого из нас в Портленде повесили бы, как собаку.

Я не англичанин, а бонаканец с северного побережья. Вспоминаю родную Нантеку. Домики с черепичными крышами. Я родился в городе Голоари. Отец мой был простым, робким очень и законопослушным судебным стряпчим. Бедная моя матушка!

Грохот такой, что его уже не слышу.

Вижу выступившую из воды чёрную скалу, которая растёт на глазах. Это океан мелеет. Судно на камне, и волна бьёт нас о камень – корпус уже разломился.

Поют: Когда воротимся мы в Портленд.

В море вырос и состарился. Море примет меня. Нет – море покинуло меня. Я вижу горы вокруг.

Последняя запись:

Чёрт бы всё побрал! Четыре миллиона талеров золотом!

Всё это я перечитал несколько раз. Хотел я спуститься в трюм. Поглядеть на четыре миллиона талеров, но это было опасно. К тому же из своих снов я брать с собой ничего не могу. А и мог бы – разве добытые таким образом деньги человеку счастье принесут?

Я вышел с корабля и подошёл к людям. которые были сильно напуганы.

— Ты жив, Великий господин?

— Я простой человек, и никому не господин.

Вождь спросил:

— Но ты видел бога лодки?

— Видел. На этой лодке ходили по океану очень плохие люди. Совсем плохие, поэтому бог их убил. И теперь сам живёт в этой лодке.

— Что он сказал тебе?

— Сказал, что охота ваша будет удачна.

С улыбкой торжества вождь оглянулся на своих людей.

— Бог удачу обещал! – потом он спросил меня. – Отчего те люди были так плохи?

— Отчего – этого бог мне не сказал, и я не знаю. Они были, как те, что в долине живут. Ели себе подобных.

— И ты не знаешь, почему они так делают? Разве здесь мало добычи для честного охотника?

— Я часто думаю, почему некоторые люди так делают. Но понять не могу. Никто этого не знает. И никто этого никогда не узнает. Не думай об этом великий вождь, а лучше готовься к охоте.

2009-08-04 (ЖЖ)