Мне было семнадцать

Тысячу лет тому назад в Охотском море, во время осенней кетовой путины я оказался на рейдовом катере “Голец”, который пришёл из Магадана к северному побережью Охотского моря, в посёлок Северо-Эвенск.
Команда судна, принадлежавшего Охотскрыбводу, состояла из семи человек. Капитан, старпом, стармех, второй механик, матрос 1 класса, матрос 2 класса (это был я) и старший инспектор Рыбнадзора, который считался начальником рейса. Судно почти всё время стояло в «ковше» — это бетонное укрытие от наката, поскольку в море делать было нам нечего. Промысел кеты шёл сам по себе, а для взимания взяток с промысловиков инспектору выходить в море было не обязательно.
Однажды, когда на судне находились только капитан, второй механик и я, а все остальные, включая старпома, ушли в бараки пьянствовать, я увидел какую-то очень важную даму городского типа, да ещё и в морской форме, которая с небольшим саквояжем уверенно шла по направлению к причалу. Я её в лицо не знал. А была она не больше, не меньше, как заместитель начальника нашей конторы, и только что прилетела в Эвенск из Магадана на самолёте, который утром приземлился на посадочной полосе в километре от посёлка. Я видел, как этот самолёт заходил на посадку, но не придал этому никакого значения.
Дама подошла к сходне и спросила:
— Капитан на борту? – она так строго спросила, что даже я при моём малолетстве сразу понял: дело дрянь.
— Минутку, — сказал я. – Да вы проходите на борт, давайте я вам помогу, — и галантно подал её руку, чтоб она прошла по шаткой сходне, опираясь на эту надёжную руку старого морского волка.
— Так, ты вызови капитана, — сказала женщина.
— Ага, — сказал я. – Сейчас.
Я нырнул в каюту капитана, который спал тяжёлым похмельным сном, и стал его будить:
— Максимыч, начальство, кажется, из Магадана! Максимыч!
Старик сел на койке и некоторое время мутно рассматривал меня:
— Какое начальство?
— Женщина.
— В форме?
— Ага.
— Так, — сказал капитан. – Доигрались. Это Маргарита. Ну… — он какое-то мгновение собирал угасавшие силы и разбегавшиеся мысли.
Есть неистребимая привычка у людей экстремальных профессий, эту привычку нельзя пропить. В случае нештатной ситуации решение принимается немедленно.
— Где Валька? – он имел в виду механика. – Трезвый он?
— Н-н –у…. Он на камбузе, — а на камбузе у нас хранился спирт.
— Живо гони его в машину, и пусть оттуда носа не кажет.
Максимыч встал, нахлобучил мичманку, потом, подумав, снял телогрейку и надел китель. А на этом кителе была внушительная орденская колодка. И он, привычно дробно простучав сапогами по трапу, вылетел на палубу.
— Маргарита Николаевна! Заждалися, заждалися вас. Прошу ко мне в каюту. Там удобней будет, и не так качка замучит.
— Всё в порядке на пароходе? Мне сейчас нужно в море выходить, чтоб к вечеру быть в устье N, на рыбопункте.
Я позабыл уже название этой речки, но место, куда следовало доставить Маргариту Николаевну, было в хорошую погоду совсем недалеко на Юг от Эвенска.
— Вы, Маргарита Николаевна, пожалуйте в каюту. Прямо сейчас и выйдем в море. Чего нам ждать? У меня люди всегда на местах по штатному, как говорится, расписанию. Погодка немного неподходящая. Качнёт. Так я вам советую сразу лечь в койку, а то будет мутить. К вечеру будем на месте.
— Да, и, пожалуйста, мне чайку… и ещё ведёрко. Я, знаешь ведь, укачиваюсь, Максимыч.
— Всё сделаем, не беспокойтеся. Чайку заварим крепенького. И это, знаете, с лимоном – оно тошноту оттягивает, у меня всегда запасено, самое верное средство. Идёмте, я вас проведу, трап шибко крутой. Мишка, — он мигнул мне, — живо беги за ребятами, скажи – уходим, — я сделал вид готовности бежать за ребятами, которых было не сыскать ни за какие деньги.
Никакой беды не чаявшая начальница спустилась в каюту капитана. Он сам постелил ей чистое бельё, поставил ведро. Принёс чаю. И…. отлучился, как он сказал ей, на одну секундочку. Знать бы ей, что увидятся они теперь только на рассвете.
— Ты рехнулся, — говорил ему еле продравший глаза механик. – Нельзя втроём, да ещё с малолеткой заместо матроса, выходить в море. Какие прогулки? Мы не знаем метеосводки. И я тоже… не в форме. Да и ты.
— Ну, если ты ребят хочешь подвести под рапорт, и уволят их на х…. А про Серёгу (инспектора) и говорить нечего. Как бы из партии не вылетел. А его-то сейчас и грузовой стрелой не подымешь. И где он?
— Ох, гляди, ох, гляди!
— Ныряй в машину. Не глуми мозги!
Двигатель застучал, я убрал сходню, отдал концы, прыгнул на борт, споткнулся под матерную брань капитана, и мы вышли в море, которое на мой неопытный глаз ничем страшным на этот раз не грозило нам. Небо было ясно. Ветер как-будто не расходился сильно. Я знал, что нам не больше трёх-четырёх часов ходу. Что случится?
— Мишка, — хрипло сказал Максимыч, он что-то никак не мог прокашляться. – Всё время будь рядом со мной. Сейчас сгоняй в мою каюту и принеси мне фляжку. Глянь, так ненароком, что там Маргарита делает. Хотя б она уснула. О, жисть! Спокою нет, проклятые, — как-то невнятно бормотал он. – В машине! — крикнул он в старинную медную переговорную трубку, предварительно свистнув в неё – Докладывай состояние на каждые полчаса, твою Бога мать! И не вздумай, Валька, спирту на язык взять. Вся, понимаешь ты, Европа на тебя смотрит. Чтоб нам не запороться.
Я принёс Максимычу фляжку с ректификатом, откуда он сразу же отглотил не меньше ста грамм. Ему стало полегче. Он, однако, ждал чего-то нехорошего.
— Мишка! Вон, гляди туда. Видишь сизое такое на горизонте, вроде как облако? Это шквал. Но его мимо пронесёт, и ты об ём не беспокойся. А погода – это уж как Господь Бог. Да. Больше и некому.
Я смотрел, как легко он едва-едва ворочает штурвал, не уклоняясь от курса, и тревога его, мне непонятная, меня не тронула. Старик вздыхал и сонно качал хмельной головой. Мы уходили в открытое море. Меня это волновало тогда, будто вступление к торжественной симфонии. Первые брызги от встречной волны, разбившейся о форштевень.
— Становись и держи левее вон того мыска, — сказал мне вдруг Максимыч. – Становись, не бойся. Я пойду в кубрик с полчаса подремлю. Мне сегодня ещё.., — но он не сказал, что ему предстояло сегодня. — А как мы этот мыс станем проходить, ты меня разбуди. Не гляди на компас. Просто пускай мыс этот будет всё время справа по курсу у тебя. Близко к берегу не подходи. Дальше в море – меньше горя, — он ещё немного хлебнул спирту. – Давай!

Я остался в рубке один. Я управлял пароходом, его громада была послушна мне, каждому моему движению. Всё это было сказочно. За мысом, который указал мне Максимыч, что-то клубилось – это было очень красиво. Что-то седое, серебристое, сверкающее в лучах уже заходящего солнца. И это что-то – ширилось и поднималось до небес.

Наконец мыс оказался позади. Я и не заметил, как прошёл его. И сразу – удар. Катер зарылся носом в волну, и вода, беснуясь, накрыла его, схлынула, я увидел, как катер карабкается высоко на следующую волну, снова он ухнул вниз.

— Максимыч! – закричал я.

Как он мог меня услышать? Невыразимый ужас обжёг мне сердце, и оно забилось в груди, будто перепуганный птенец.

Раздался сиплый свист из переговорной трубки.

— В рубке! – сказал далёкий голос механика. – Машина работает полным. Неисправностей не наблюдаю. Степан Максимыч, как там обстановка?

Сильная и уверенная рука легко отодвинула меня, и Максимыч, который появился неслышно, потому что грохот воды всё покрывал, взялся за спицу штурвала и сказал в трубку:

— Ветерок порядочный, и полоскает. Будем потихоньку бултыхаться. Но ветер этот усиливаться будет с наступлением темноты. Смотри за приборами, и спокойно, спокойно. Ход имеем достаточный. Я буду укрытие искать. Времени у меня час на это дело — всего про всё. Дальше будет ветер шквальной силы и нас с приливом нанесёт на камни. Как самочувствие, Валентин Петрович? – я в страхе слушал их неторопливый разговор. Спирту, будто и не было. Они переговаривались как-то незнакомо мне – серьёзно и важно, обращаясь друг к другу по имени и отчеству.

— Самочувствие нормальное. Машина не подводит, товарищ капитан. Здесь укрытие есть, не больше мили еще на Юг. Бухта. Ты знаешь её, эту бухточку. «Машкина ловушка» зовут.

— Во-во! – отозвался Максимыч. – А я о чём? Я её найду, не проскочить бы только, видимость плохая. Слышь, Валентин Петрович, по-настоящему, хотя по карте она и безымянная, а название старое — бухта Мария. Так лучше будет.

Я глянул – белая муть почти вплотную к лобовому стеклу. Не видно воды, не видно гребней волн, не видно горизонта. И неба не видно. Только в глазах серебристое ослепительное сияние. Только мы куда-то улетаем и куда-то рушимся раз за разом. И когда судно подымается на волну – корпус трясётся мелкой дрожью, будто живой. Стало совершенно темно, я сунул в зубы папиросу и достал спички из кармана телогрейки.

— Огня, дурак, не зажигай. Темнеет. Не слепи меня, — сказал Максимыч. — Мне, милок, сейчас видеть надо хорошо, всё видеть впереди. Жилет – надень.

— А ты?

— Мне зачем? Живой буду – так на зоне заморят. И виноватить будет некого. Надевай, — повторил он с мимолётной усмешкой. – Чего дурака зря валять? – я надел жилет.

Приблизительно через час Максимыч свистнул в переговорную трубку:

— Внимание, машина! Выполняю поворот.

— Добро! – отозвалась трубка.

Вдруг на верхнем мостике вспыхнула люстра прожектора. Максимыч резко положил руль на борт, судно накренилось, оказавшись лагом к волне. Внизу — в кубрике, каюте, на камбузе, в машине и трюме – что-то грохотало, падало, катилось. Я увидел ярко сверкающую пену лютого, свирепого прибоя, который, будто бесноватый, бился о голые чёрные скалы. И мне вдруг ужасно захотелось выжить. Потому что я вспомнил одну женщину. Не знаю, почему я вспомнил именно её, но мне показалось даже, будто лёгкие душистые волосы коснулись моего лица. Почему я её вспомнил — не мать, не отца, не бабушку? Не знаю. Я ни разу в жизни даже не поцеловался с той женщиной. И потом редко о ней вспоминал. Почему-то именно её? А сейчас хотел вспомнить, как звали её, и не могу. Забыл.

— Машина! Внимание, заходим в бухту. Будь готов, Валентин Петрович. Миша, приготовься, случай чего – сразу за борт и от судна подальше! Не бойся.

В гулком неистовом грохоте мы прошли какие-то узкие, тёмные каменные ворота, как мне показалось. И стало тихо.

— Стоп машина! Малый назад! Стоп! Мишка, якорь! – закричал Максимыч. – Прибыли. Вот она бухта Мария!

Я побежал по палубе и бросил якорь. Катер был небольшой, и обходились без брашпиля.

Почти совершенно круглая бухта не больше двухсот метров в радиусе. Её окружали отвесные скалы, на которых, укрываясь от урагана, прятались чайки и другие морские птицы. Редко-редко слышалось хлопанье крыльев или звук камня, скатившегося со скалы. Кое-где здесь лежал вечный лёд. Сюда никогда не заглядывало солнце.

Из машинного отделения показался Валентин.

— А мы нормально! – заорал он. – Они думали, мы уж рыбе на закуску. А нам – хотя б хуй по деревне! – он не объяснил, кто это «они», но я легко понял его. Кто-то злой хотел погубить нас, а мы не дались. В тот момент мне было это очевидно.

Но это был ещё не конец. Из капитанской каюты показалось какое-то странное существо. Потребовалось усилие, чтобы сообразить, что это заместитель начальника Охотскрыбвода. Дело в том, что в каюте Максимыча на стеллаже лежали мешки с мукой, они слетели вниз и рассыпались. Там же опрокинулась бутыль с формалином, оставленная научной группой. И порвалась каким-то образом перьевая подушка. И всё это украшало несчастную Маргариту Николаевну вместе с размазанной по лицу губной помадой.

— Что это было, Максимыч? – спросила она.

— Не наша вина. Приштормило, Маргарита Николавна, — откликнулся он безмятежно.

Медведь! — закричал я. – Глядите, медведь, живой!

По крупной гальке вдоль кромки тёмной воды брёл огромный бурый медведь, изумлённо поводя носом, принюхиваясь к незнакомому исполинскому в сравнении с ним, остро пахнущему зверю, который внезапно возник перед ним. Валентин кинулся в кубрик за двустволкой.

Он выстрелил несколько раз, и туча испуганных птиц поднялась над нами с резкими криками. Медведь же исчез. Он оставил нам на память только круглые медвежьи лепёшки.

— Дурак ты, Валька. Ну, чего стрелял? Ты, значит, живой остался, а мишка – сдохни? Ла-а-а-дно!

— Скажите, что это было? – снова спросила Маргарита Николаевна. – Боже мой, что это было?

— А не наша вина, Маргарита Николавна. Приштормило, — повторил Максимыч. — Надо Бога благодарить. Больше некого.

— Максимыч, это ж ты судно сюда завёл. В такой узкости!…, — сказал я.

— Не, парень, я тут не при чём. Это Господь Бог, больше некому, — сказал Максимыч.