— Бабы, а ну, приманивайте собак! — заорал я. — Загоняйте их в сарай. Живодёрня едет! – и женщины на разные голоса стали тревожно выкликать. – Жучка, Жучка, поди, милая, на, на, на, Жученька! Пират, Пират, Пират! Волчок, сюда, сюда, Волчок! Жека, Жека!

 

Дело было в середине восьмидесятых на Котляковском кладбище. Конец лета. День был пасмурный, утром прошёл дождик, стало пусто, безлюдно. В такую погоду кладбище особенно печально бывает, даже для привычного человека. Зябко, сыро и скучно, как-то серо на душе. Мы уже выкопали несколько могил на сегодня, выпили водки и горячего чаю и ждали захоронений, расположившись на нескольких скамейках у главного входа. Кто дремал, кто насаживал лопату. Несколько человек собрались вокруг дощатого столика, перекинуться в карты. Женщины тоже закончили мести дорожки и поодаль от мужиков сидели на брёвнах в кружок, мирно болтая о бабьем. В это время показалась живодёрская машина.

 

— Вот сукины дети! Принесло.

 

На кладбищах всегда живёт много полудиких собак. Я не помню случая, чтоб такая собака напала на кого-нибудь, а все кладбищенские очень их любят. И такая любовь к животному почти никогда не остаётся безответной. Собаки к посетителям, вообще, к чужим, близко не подходят и никогда никого не облаивают. Но официально считается, что они опасны и могут напасть, что они разрывают могилы (будто им заняться нечем), поэтому от них какая-то зараза, они выкапывают посаженные в цветниках цветы (последнее верно: часто выкапывают, а ещё чаще объедают, как ни странно). И пока ещё живодёры в Москве существовали реально как организация, а не легенда, они периодически наезжали и, конечно, вместо того, чтобы ловить собак, вымогали у нас деньги. Приходилось друзей своих выкупать. Денег жаль было, врать не буду. Но вы, ребята, представьте себе: Идёшь зимой, ещё в морозных жгучих ветреных сумерках, долбить метровую проморозку – на такую работу, как в драку, аж сердце замирает. А крикнешь:

 

— Волчок! Волчок, за мной! Пошли, братец, мне поможешь. Давай, отработай двести грамм колбасы! Любишь колбасу? У-ух ты, прохвост такой! Ну, пошли за мной, Волчок! Вот он, напарник-то у меня, путёвый….

 

И вот, уж ты идёшь на эту каторгу не один, а какая-то живая душа — не знаю, у собак там есть ли настоящая душа, но что-то ж должно быть – с тобой рядом какая-то тёплая живность. Собаку можно в перекур потрепать по грязной шерсти, поговорить с ней, о чём угодно – будет, преданно глядя в глаза, ловить каждое слово твоё — и просто посмеяться, глядя, как пёс охотится на ворон и голубей, пугая их глупым лаем. Ну, что за дурень? Нашёлся охотник тоже. Давай, колбасу жри, Волчок. Жри, не стесняйся, хороший ты пёс у меня….

 

Зловещая и отвратительная машина с чёрным фанерным коробом вместо кузова, из которого доносился жалобный, душу надрывающий вой, остановилась напротив конторы. Из кабины показался человек.

 

— Уже наловили где-то. Вот, поганое занятие, — все наши хмуро примолкли, глядя на живодёра.

 

— Здорово бывали, пацаны! – никто не ответил ему.

 

Лет сорока, очень худой, бледный, измождённый, засаленный алкоголик. Его несчастное пристрастие написано было у него на лице и читалось в тоскливых, мутных глазах, будто немилосердный приговор. У него была кличка Глист, и, хоть это неприятно, я не знаю, как иначе его тут называть. Он подошёл к нам. И протянул мне руку. Некоторое время вялая ладонь беспомощно висела в воздухе, пока я, скрепя сердце, не пожал её.

 

— Много собак прикормили, пацаны?

 

Я пожал плечами:

 

— У меня где время, их прикармливать? Смотри сам. Где-то бегают по участкам. Я за ними не слежу.

 

— Мишань, гляди что…. – он вытащил из-за пазухи толстый глянцевый журнал. – Знаешь откуда? Из Гонконга. Видишь, всё по-китайски. Купи, недорого.

 

— Да иди ты, Глист! Зачем мне эта порнуха? Вон, выброси в контейнер. Только руки пачкаешь.

 

— Давай на литруху, хер с тобой.

 

Но я не дал ему на водку. И он, стрельнувши закурить, стоял перед нами, как человек, у которого позвоночник треснул, и он, чуть шевельнётся – переломится.

 

— Ну что, Мишаня, вообще, как…, — он неуверенно тянул резину. – Бабки-то собираете нормально?

 

Один из моих ребят сказал:

 

— Глист, мы бабки не собираем тут. Мы колотим бабки. Гляди, — он достал из кармана гвоздь и стал заколачивать его в деревянную скамейку голой, твёрдой, как доска ладонью старого бетонщика.

 

Глист с уважением смотрел, как гвоздь уходит в дерево:

 

— Грамм по пятьдесят не будет, Миш, мне с напарником? Трубы горят, ей-Богу.

 

Я не стал отвечать. Мы живодёров очень не любили. Тогда Глист обернулся к своей машине и сипло крикнул:

 

— Николаич, вытаскивай её!

 

Его напарник вышел из кабины — сухой, злой старик, в любую жару надевавший телогрейку и ватные штаны. Он обошёл машину, открыл дверь фургона и потянул кого-то за ременный поводок. Кто-то там упирался, и он резко выматерившись, сильно дёрнул за поводок. Из кабины выпрыгнуло настоящее чудовище. С виду – собака. Но ростом не меньше метра. Никто из нас не видел такого чуда. Это был громадный могучий зверь, немного напоминавший льва, из-за светло-жёлтой шерсти. Морда и уши были чёрные, а лапы белые, и вокруг шеи белый воротник и вроде такой же белой манишки на груди. Зверюга с трудом тяжело дышала, вывалив чёрный язык и обнажая громадные белоснежные клыки, с языка капала слюна. Живодёры, я не знаю почему, совсем не боятся никаких собак, хотя и обращаются с ними очень жестоко. Наоборот, собаки страшно боятся этих людей. Я видел, даже такого до безумия бесстрашного пса, как бультерьер, который скулил при виде живодёра, будто у того на лбу была написана его профессия, а бультерьер мог это прочесть.

 

— Видал красавицу? – с гордостью сказал Глист. – Недорого продаю.

 

Без очков было видно, что собака не бродячая, а ворованная, потому что очень ухоженная, шерсть, лоснясь, так и отливала золотом.

 

— Продавай, — сказал я. – Нам-то она зачем? Куда я её дену? Директор увидит – скажет сразу: убрать. Где ж ты её, сволочь, сманил?

 

Глист перекрестился:

 

— Гадом буду, чтоб я сдох. Бегала без ошейника. Видно, на дачу уехали и бросили собаку.

 

— Да ладно врать! Сука? Это какая ж порода?

 

— Я думаю, испанский мастиф, не иначе. Сука. Не больше года ей, ещё ни разу не щенилась, — сказал Глист. – На Птичке меньше штуки баксов за неё не дадут. Но мне нельзя её туда везти. Я там человек, узнаваемый, понимаешь? А с тебя я возьму стольник. Мы тут пропились, и срочно надо.

 

— Мишаня! — послышались голоса у меня за спиной. Глист хорошо знал, куда привёз свою жертву. – Давай, возьми собаку. Разберёмся с ней как-нибудь. Жалко. Гляди – ну, чисто зверь лесной!

 

Я поглядел в морду этой собаке. Но это не морда было, а скорее лицо. Огромное, очень печальное, уродливое, морщинистое, старческое лицо с глубокими поперечинами на лбу и грустными, полными слёз глазами. Она, тяжело дыша, покосилась на вора и осторожно легла на асфальт, положив тяжёлую голову на медвежьи свои лапы. И не отрываясь, глядела на меня. Кажется, понимала, о чём речь.

 

— Слушай, бугор, — сказал Глист. – Ведь мне её до пункта везти не годится. Я её усыплю и выкину. На работе у меня всегда шприц с собой.

 

Плюнул я и пошёл в контору. Директором тогда на Котляках был свой парень. Он только сказал мне:

 

— Смотри, если кого покусает, я её в глаза не видел, — он одолжил мне сотню баксов и сам вышел на крыльцо, поглядеть на испанского мастифа.

 

— Глист, запомни, — сказал я. – Когда-нибудь ты зубов не досчитаешься.

 

И этот гад засмеялся, отходя на безопасное расстояние:

 

— А я всегда остерегаюсь, — сказал он мне. – Такая жисть!

 

Когда живодёры уехали, все стали решать, что делать с собакой. Поводок был в руках у меня. Меня она сразу признала за хозяина, но я, к сожалению, совсем не умею обращаться с животными и, по правде говоря, их побаиваюсь. И ещё одного человека она признала. Это был парень из бетонного цеха. Его звали Мурза, татарин, человек, молодой ещё, легкомысленный, но на редкость надёжный в любых тяжёлых обстоятельствах. Была ли это драка или какая-то неприятная канитель с разбором жалобы, или просто очень трудная работа, он никогда не старался слинять. Своё, а бывало, и чужое брал на себя, если считал, что это будет справедливо.

 

— Мурза, куда денем собаку? — спросил я.

 

— Ну, тащи её пока в бетонку, а после подумаем. Может, я Галке отвезу.

 

Мурза безумно любил свою жену и двух маленьких сыновей. Но, поскольку она тоже была татарка, то временами выгоняла его из дому за пьянство. Татары не любят пьяных, а Мурза пил очень неслабо. И он всегда безропотно уходил. Теперь ему нужен был повод, чтобы вернуться.

 

— Скажу, вот мол, купил такую собаку. Она давно хотела хорошую собаку, — этот его дипломатический план у меня вызвал большое сомнение.

 

Галина, действительно сначала обрадовалась шикарной (тогда ещё не говорили – элитарной) собаке. Но через несколько дней выяснилось, что в квартире от мастифа стало очень тесно. Кармен – так Мурза назвал мастифа по моему совету – габаритами была с небольшого пони. Гулять с ней очень трудно. Она, хотя и хорошо приучена к поводку, но при малейшем движении может опрокинуть и здоровенного мужика, а не то что миниатюрную тюркскую хатун. А такое случалось нередко, потому что эта собака очень строго относилась к собакам других пород, которых во дворе было полно. Вдобавок, съедала невероятное количество чистого постного парного мяса, обязательно без жил и костей, а кости ей необходимы были отдельно. А собачий корм тогда стоил ещё запредельные деньги, и доставать его, было неизвестно где. Кроме того, Кармен во время сна иногда вдруг рычала. Её рычание напоминало гром и очень пугало детей. И Галина сама её боялась. И во время одной из прогулок Кармен молча кинулась на какую-то невезучую овчарку и мгновенно перегрызла ей глотку. За собаку пришлось заплатить. Это переполнило чашу, и к концу недели Мурза привёз Кармен в бетонный цех.

 

— Зато она меня здорово выручила, — сказал Мурза. – Галка меня пока больше не грызёт. Испугалась очень. Тьфу, не сглазить.

 

В цеху Кармен бросили в углу старый матрас, принесли от мясника здоровенный кусок вырезки, налили ведро воды. И она спокойно лёгла. Дело было утром. Ребята переоделись в рабочее и врубили бетономешалку. Как только раздался её грохот, собака мучительно, страшно и так же, громоподобно, как машина, завыла. В середине дня я зашёл в цех. Там было подозрительно тихо. Только слышались взрывы смеха и весёлый щенячий визг. Машина молчала. Бетонщики гоняли по цеху небольшой резиновый детский мяч, а Кармен гонялась за ними, и все очень веселились. Принесли ящик водки.

 

— А что дальше? — спросил я.

 

Пожимали плечами. Но собаку нужно было вывести гулять. Я, на первый случай, пошёл с Кармен сам. Она совсем не тянула и не дёргала поводок, спокойно шла у ноги. Навстречу шла пожилая женщина с маленькой девочкой, которая беззаботно прыгала впереди бабушки. Бабушка остановилась. Приблизившись, я увидел, что старуха, бледна, как полотно, и смотрит на собаку, будто на привидение. Не зря, наверное, собака Баскервилей была той же породы. Девочка хотела подойти к нам ближе, но бабка схватила её и прижала к себе.

 

— Баба, — сказала девочка, — я хочу мишку. Смотри, баба, это мишка.

 

— Молодой человек, кто это?

 

— Собака, — сказал я. – Его зовут Кармен. Очень спокойная собака. Совершенно….

 

— Нет, — сказала женщина, — это не собака. Совершенно даже не похоже на собаку. Это какой-то дикий зверь.

 

— Пожалуйста, — сказал я. – Я вас очень прошу. Собака никого не трогает. Её можно с детьми оставлять.

 

— Ну, если уж и на кладбище нельзя спокойно пойти…. Повсюду этот кошмар. Нет, это невозможно. Вы её со своими детьми оставляйте, — старуха напомнила мне о том, что есть в мире одно место, где этого пса никто не испугается – мой собственный дом.

 

На следующий день оказалось, что утром, выведя Кармен из цеха на улицу, сторож её не удержал. Кармен немедленно догнала собаку сварщика и придушила её, а собака была очень славная.

 

— Миша, ты не обижайся, но я эту Кармен пристрелю, — сказал мне сварщик. Он очень переживал.

 

— Виктор, брось, — сказал я. – Собака не виновата.

 

— А кто виноват? Тебя что ли пристрелить?

 

Тут появилась кассирша и велела мне зайти в контору.

 

— Зайди, Миша, ко мне в кассу. Смотри. Вчера шеф уехал в Трест. Пришла какая-то бабка и написала заявление, что эта зверюга до смерти перепугала ребёнка. Я ей сказала, что директору заявление передам. Что делать?

 

В конце дня я взял такси и привёз собаку домой. Я привёз её в тот самый дом, где нахожусь сейчас — двадцать лет спустя. Тогда я жил в этом доме с женой Светланой, и у нас было семеро детей, почти все погодки. Было очень тесно в четырёхкомнатной квартире. И очень было трудно. И очень шумно. И весело. И просто очень хорошо. Время это вернуть невозможно, ну и не надо. Хотя, конечно, жаль.

 

Этот случай я вспомнил полтора года назад, когда очередной раз вернулся сюда издалека. Меня не было несколько лет. Был я исхудавший, совсем седой, обросший, немытый и нетрезвый, с початой бутылкой в кармане, и так мне было плохо, что я с трудом удерживал в глотке ком горьких стариковских слёз.

 

— Эх, малыши, что-то у меня снова совсем ничего не получилось.

 

Мои малыши, почти все оказались выше меня ростом, их дети, внуки мои, цеплялись за материнские юбки, виноват, джинсы, ведь юбки теперь большая редкость. Маленьких они держали на руках, а их огромные мужья стояли позади, с некоторым недоумением разглядывая своего беглого тестя. С весёлым, жалостным и заботливым гомоном мои девочки окружили меня, их тонкие руки мелькали вокруг меня, будто крылья. Светлана, их мать, молча смотрела на всё это, улыбаясь с некоторым грустным юмором. Они отобрали у меня водку, затолкали в ванну, Машутка немедленно и очень ловко постригла меня. Меня усадили за стол. И вот, я уже сидел за столом, переодетый в чистое, будто настоящий отец семейства, меня кормили тушеной картошкой с мясом – моя любимая еда. Я выпрашивал сто пятьдесят грамм водки, а мне налили только сто, и притащили аппарат для измерения давления. И уложили меня спать на чистые простыни, будто я того заслуживал. И сквозь дрёму слышал я время от времени:

 

— Тише, дети! Дедушка уснул.

 

Это было полтора года назад. А двадцать лет назад я притащил огромную собаку в этот дом, где было семеро маленьких – двое старших мальчики, самому старшему, Сашке, лет семнадцать, и пятеро девочек, младшая, Надюшка ещё грудная. И тогда, двадцать лет назад, они точно так же меня и Кармен с весёлым и заботливым галдением окружили – совсем ещё все крохотные. Их руки так же мелькали вокруг нас с собакой, будто крылья. Для Кармен притащили коврик, миску, ведёрко с водой. Юрка, которому было тогда лет пятнадцать, обнял её за шею, она его обслюнявила с ног до головы, а он не хотел от неё отходить.

 

Не смотря на некоторые неудобства и тесноту, собаке в этом доме очень понравилось. Я не припомню человека или животного, которому не понравилось бы здесь. Животных всегда много – птицы, кошки, собаки, рыбки в аквариуме, одно время жил тут здоровенный ястреб-тетеревятник с подбитым крылом, черепаха, уж, ёж, кролик, но его, впрочем, сгрызла эта самая Кармен. Вы прочтёте и скажете: «Чёрт знает что такое!», а если б вы пришли сюда, не захотелось бы уходить. И есть тут такое правило, что никого, никогда, не при каких обстоятельствах не выставляют за дверь. И удивительно, что правило это строго соблюдается на деле, а не на словах.

 

Замечательно. Уже в темноте я вышел гулять, как серьёзный человек с породистой собакой в блестящем строгом ошейнике, на новом светлой кожи поводке.

 

На следующий день я пришёл с работы и узнал, что кролику пришёл конец, Кролик был Леночки, она была заплакана. Но это ещё цветочки.

 

— Смотри, — сказала мне Светлана, — она вылизывает свои соски. Видишь, как набухли. Это плохо. У неё появилось молозиво.

 

— А что это?

 

— Да, похоже, ложная беременность. С ней трудно будет сладить.

 

— Гуляла она?

 

— Не подпускает никого.

 

У Кармен на коврике лежала резиновая игрушка, уточка с пищалкой. Она то вылизывала соски, то облизывала игрушку, которая жалобно попискивала, когда она проводила по ней языкам. Она принимала эту игрушку за щенка. Как выяснилось, во время ложной беременности у нещенившейся суки так случается иногда. В таких случаях, собаку нужно чаще выгуливать, а игрушку эту немедленно у неё отнять. Вот только, как это сделать? Тут нужно сказать, что Светлана, зоолог по образованию и в молодости некоторое время работала в цирке со львами. Но в этом случае она была в тупике. А я, ни минуты не сомневаясь, подошёл к Кармен:

 

— Кармен! Гулять, живо! – в руках у меня был ошейник с поводком.

 

Я услышал глухое ворчание. Зная, что колебаться нельзя, я шагнул к ней и протянул руку, собираясь просто взять её зашиворот. Кармен вскочила с громовым рыком, и я полетел на пол. Ей ничего не стоило бы откусить мне голову. Однако, она вернулась к своему резиновому детёнышу. Когда я встал на ноги, она не бросилась на меня уже, но зарычала ещё громче. Этот рык был совершенно звериный – со свирепым пронзительным визгом – ничего хорошего он не предвещал.

 

Светлана села к телефону. Она звонила в ветеринарку, в общество защиты животных, в зоопарк, в клуб собаководства, ещё куда-то. А события развивались таким образом. Комната, где расположилась Кармен, была наша со Светланой. Туда нам хода не было. Ну, это ещё не беда. Я закрыл в эту комнату дверь. Когда кто-то проходил мимо по коридору, из комнаты слышался предостерегающий рык.

 

Но и это ещё не всё. Во-первых, Света сказала, что эта собака ни за что не станет оправляться в помещении, и таким образом у неё может лопнуть мочевой пузырь. Во-вторых, хождение людей по коридору Кармен надоело, ей было слишком беспокойно, и она выскочила в коридор. Нескольких мгновений ей понадобилось для того, чтобы загнать всех нас на кухню. Она не возражала против того, чтобы люди находились в той комнате, что рядом с кухней, а пройти по коридору в детскую было невозможно.

 

Я достал с антресолей топор. Девчонки на меня набросились и топор отобрали. И спрятали его от меня, чтоб не было соблазна. Эти дети, а теперь уже эти женщины, совершенно ничего не боятся, если речь идёт о судьбе кого-то, по их мнению, беззащитного. И этот обезумевший зверь был беззащитен в виду своей немилосердной судьбы. И, вздрагивая от её грозного рыка, сидя на кухне, они переглядывались, готовые защитить её от чего и от кого угодно:

 

— Бедная! – только от неё самой не могли они защитить её. – Как и меня до сих пор не могут защитить от меня самого.

 

В ветеринарке предложили вызвать тех же живодёров или позвонить в милицию, что, собственно, одно и то же. Это совсем не годилось. Лучше уж я её сам зарублю. Но в клубе собаководства и в зоопарке велели ждать. Они срочно искали желающих приобрести бесплатно редкую породистую собаку. Дело осложнялось тем, что нужен был опытный человек, умеющий в таких случаях обращаться с подобными собаками.

 

Я позвонил к директору домой и сказал, что, вернее всего, завтра на работу не выйду, заболел.

 

— Ага, — сказал он. – Живы у тебя там все?

 

— Пока все.

 

— Идиот.

 

Что же делать, однако? Несколько раз то Светлана, то я пытались выйти в коридор на переговоры с Кармен. Совершенно безрезультатно. Детей уложили кое-как в одной комнате. Но они, конечно не спали.

 

Во втором часу ночи – зазвонил телефон.

 

— Вы знаете, я много лет мечтаю о мастифе, с детства ещё. Но купить такую собаку, у меня денег нет. Я сталкивался с ложной беременностью. У собак, это не опасно и не сложно. Как же быть? Купить я не могу…. – эти собаководы, люди какой-то особенной породы, я всегда удивлялся им.

 

— Послушайте, сказал я, — какие деньги? Я сам собираюсь заплатить вам, сколько вы скажете, столько и заплачу. Приезжайте прямо сейчас, можете?

 

— Нет, я не возьму денег с вас, что вы? Да, я бы приехал. У меня нет денег на такси.

 

— Выезжайте, я заплачу за такси.

 

Примерно через час приехал парень лет двадцати пяти. И вот что он сделал. Он взял ещё одну резиновую игрушку-пищалку и сунул её себе за пояс за спину. И пошёл к Кармен. Распахнул дверь и, протянув руку за спину, посигналил этой игрушкой. Рык, который уже перешёл, было, в страшный львиный рёв, немедленно смолк, и несчастная Кармен уставилась на него. Она встала, виляя хвостом и жалобно глядя на человека, который каким-то таинственным образом сумел похитить у неё младенца. Спокойно дождавшись, пока она подойдёт к нему, он моментально надел ей ошейник, выбросил игрушку подальше и бегом побежал с ней на улицу. Они вернулись после того, как Кармен сделала во дворе все свои дела. С некоторой ревностью и одновременно с облегчением я обнаружил, что ни на кого, кроме этого парня она совсем не обращала больше внимания. Он гладил ее, в шутку таскал за уши, запросто сунул её руку в пасть и она, тоже в шутку прикусила ему руку сверкающими клыками.

 

— Отдай, отдай, Кармен, мою руку! Отдай руку, она мне пригодится.

 

Он попросил её миску с овсянкой и, пока она с жадностью отъедалась за весь день, изредка слегка, ласково прикасался к её густой шерсти на загривке. И он увёз собаку.

 

Первое время этот парень часто звонил и докладывал, как идут у Кармен дела. Ей пришлось сделать операцию, обнаружилась опухоль на одном из сосков, отчего, возможно, и ложная беременность возникла. И мои девчонки несколько раз ездили к ним в гости. Человек он был странный. Жил один.

 

В армии служил он во внутренних войсках, охранял заключённых и участвовал в задержании беглых. Эта служба подействовала на него очень скверно. Он совсем не хотел общаться с людьми. Я несколько раз с ним встречался, был у него дома. Бесприютное житьё какое-то было у него. Вся доброта, любовь, нежность, готовность защищать слабого, свойственные мужчине, у него обратились на собаку.

 

Вот сидит это парень в кресле, Кармен положила ему на колени свою огромную голову, и его рука лежит на голове у собаки. Иешуа сказал Пилату: Нельзя же, игемон, всю привязанность свою обратить на собаку (кажется, так). А что ещё оставалось делать этим людям? Их опалило пламя ненависти. Собака же не знает этого совсем. Тянуло их к простому собачьему теплу. Вот, пожалуй, всё про Кармен. Она умерла в очень преклонном возрасте и оставила после себя многочисленное потомство. Такой конец, думаю, самый подходящий.