Когда я проснулся, в многочисленных дырах наспех увязанного шалаша светило синее, ясное небо. Фа не было. И я услышал многие голоса рядом, топот копыт, запах дыма, мяса, которое жарили на огне. И, сильно встревоженный, я выскочил с топором.

Дремучий бор, тесным строем вековых сосен спускаясь по крутому склону к берегу, чуть шумел, волнуемый лёгким утренним ветром, блестел изумрудной хвоей и смолистыми, будто золотом подёрнутыми стволами. И весь этот юный мир был промыт ледяной утренней росой и улыбался небесам  и солнцу. Неподалёку, на ровной травяной поляне, усыпанной жёлтыми огоньками одуванчиков, жарко пылали костры. Добрая туша оленя, целиком насаженная на вертел, поворачивалась над огнём сразу четырьмя парами крепких мускулистых рук.

Заткнул я за спину топор и вздохнул с облегчением. Фа я нигде не увидел, но люди, которые пришли – это были те, кого я ждал уже третьи сутки – вольные литвины. Сам предводитель их по имени Рокрас сидел у костра и правил куском твёрдой кожи лезвие короткого греческого меча.

— Вы только посмотрите, кто проснулся! Клянусь высохшими костями Владычицы курганов! Торжественно и одновременно с насмешкой произнёс он. — Крепко же спал ты. Стареешь? Да тебя можно было голыми руками брать, Беглый! Что это с тобой? Мухомора опился?

— Не говори таких слов, беду накличешь. Разве ты гнева духов не боишься, Рокрас?

— Я боюсь живых людей. Что мне бояться духов? Что они мне сделают? Эта Владычица, что у меня отберёт? Княжеские люди уже отобрали всё. Благо, хоть голова осталась на плечах. Мир тебе!

— Мир тебе, Рокрас-вождь. А может Владычица заступилась бы за тебя перед проклятыми пожирателями чужого хлеба? А спутника моего не видел ты?

Он положил широкую ладонь на полированный клинок и ласково провёл по гладкой стали:

— Вот мой заступник. Некому больше заступиться за бедного лесовика. Спутник твой? Плохо ты смотришь за ним. Он пошёл купаться на реку.

Этот Рокрас был вождь ватаги вольных людей. Бежали они в лес от грабежей и непомерных поборов из сёл по берегам реки, именуемой этими людьми Москвой. Лет сорока, высокий, как все литвины, широкогрудый, крепкий и ловкий в движениях. Его длинные рыжие волосы, почти до пояса рассыпались из-под шапки по плечам и широкой спине. Настоящий косматый жмудин. И он был очень весёлый человек,  шутник. Он со смехом надвинул меховую шапку на глаза:

— Ты славного спутника себе подобрал на этот раз. Мои молодцы хотели с ним идти искупаться, а он стал грозить ножом. Так, с ножом, наверное, и в воду полез. Да ты оставь топор в покое. Никакой беды с твоим спутником не будет у меня. Уж я не велел никому ходить за ним. Но ты хочешь рысь дёрнуть за усы, Беглый, если с таким спутником собрался к йомсвикингам, к самому Эрику Железные руки. А помимо него, к данам ты сейчас не попадёшь. Никому другому, кроме Эрика, не поверит Кнуд Великий. Тебе нужна грамота от Эрика, а он девки у себя на Борнхольме не потерпит. У меня и то все сразу поняли кто это. Очень заметно. Отрежь ей, хотя бы волосы, шапка ведь не лезет ей бедной на голову, а славяне так волос никогда не отпускают. Говорит же она так, что славянку слышно за конный переход. Ну, это дело твоё. Отведай дикого мёду. Перебродил он в самую меру и сердце веселит, а в голову не бьёт и ног не отнимает. Сейчас принесут мяса.

Фа, поднималась по косогору и помахала мне рукой. Чёрт возьми! Мужская одежда была её очень к лицу, но как же я, глупец, понадеялся, что в ней девушку не распознают?

— Хорошо искупалась? Узнали тебя, Фа. Не горюй. Никто тебя не тронет. Садись к костру и познакомься с другом моим. Его зовут Рокрас. Он во главе этих лесных бойцов, и даст нам лошадей и людей, которые проведут нас до прусского берега моря.

— Выпей лесного мёду, госпожа, — сказал Рокрас, с улыбкой сбив шапку на затылок. – Мёд согревает, а вода студёная. Ты расскажи мне о стране, откуда привёл тебя Беглый. И расскажи, чего ты ищешь в наших краях, а то он что-то больно мудреное мне рассказывал. Многих он приводил сюда, и все смотрят и дивятся. Чему вы дивитесь все? Или живёте не, как мы? Солнце у вас не на Востоке встаёт?

— Скажите, пожалуйста, а как река называется, в которой я сейчас искупалась? – спросила Фа. – Вот, мне Беглый сказал, а я всё не верю.

— Река Москва.

— Да. Действительно, мы издалека пришли, — сказала Фа, растерянно оглянувшись вокруг. – Из такого далека….

— Говорю тебе, Рокрас, невозможно тебе рассказать об этом. Ведь я и сам не верю.

— Баснями вы потчуете меня, — сказал литвин. — Я знаю, что это купеческие дела. И мне с моей лесной головой не понять тут ничего. Но я не обижаюсь. Купцам в такие тревожные времена надо крепко язык за зубами держать.

Пришёл громадный парень с деревянным блюдом жареной оленины. Мы ели дымящееся обжигающее мясо, разрывая его руками. И заедали листьями дикого чеснока. И запивали мёдом.

— Жаль мне Вукста-князя, — сказал я. – Я ведь с ним ходил отбивать ему в жёны булгарскую царевну. Много лет прошло с тех пор, как мы воевали там. Храбрый и добрый воевода был! И красавицу эту он увёз к себе в леса, и выкупа не дал за неё. Он сказал хану булгарскому: «Головы павших воинов моих – калым за неё». Расскажи мне, кто погубил его, и кто прекрасную эту женщину, мать его детей, убил, чтоб я в памяти зарубку сделал. Мне говорили, что он не в честном бою голову сложил.

— Многие сделали в памяти зарубку. Сделай и ты. Кто-нибудь отомстит, если вечные небеса помогут. Тебе передали святую правду. Слушай, Беглый. Старый Вукст для тебя, вечного шатуна, просто товарищ былых походов. А здесь народ молился на него. Он был правитель мудрый, не своекорыстный и милосердный. А его племянник, старшего брата сын, по имени Богоз, заманил его на охоте в ловушку и со своими людьми изрубил малую охрану, а его самого за руки и ноги к верхушкам четырёх берёз привязать велел. И он теперь сам княжит по всему течению Москвы. И к Булгарам послов шлёт, и в великий город Итиль, и к славянским князьям. Даже греки его величали князем. Он много силы собрал, хотя люди у него наёмные, чужие, много степняков, есть и викинги, и франки, всякий сброд, что по земле идёт с мечом — за чужим куском охотники. Ты завтра уходишь, и я, как обещал, дам тебе людей. А лучше б тебе остаться здесь. Чести больше. И с тобой мне было б спокойней. Я тебе привык верить. Убей, не пойму, что тебе делать в  королевстве данов. А здесь будет война за волю. Весь народ хочет за славного Вукста отомстить его коварным родичам. У меня тут пятьдесят тысяч человек, уже вооружённых, и обоз со всем, что потребует битва. И люди собираются толпами. Злодей такого войска не имеет. Оставайся.

— Кто ж войско поведёт? – спросил я.

Рокрас опустил глаза, а кровь ударила ему в лицо, будто юной невесте.

— Смеяться будешь? Я поведу. Меня народ хочет!

— Я бы пошёл с тобой. Да, видишь ли, девице этой я обещал показать дворец Синезубого, она хочет поговорить с этим великим человеком. Ведь я веду этих людей, куда они хотят, а не куда мне угодно.

— Много платят?

— Кто платит, и немало. А кто честь мне оказывает, а это денег дороже.

— Понимаю, — некоторое время литвин молчал и поглядывал на Фа. Потом сказал. – Оставайся здесь, госпожа. У Кнуда короля пируют дни и ночи – что за диковина? А здесь увидишь, как люди волю добывают себе. Коли уж ты так любопытна — на бесстрашных витязей в поле лучше любоваться, чем за столом, где они обожрались мяса и пива опились.

К костру подошёл малого, будто отрок, роста, очень бедно одетый, ничем, кроме простого ножа за поясом не вооружённый горбун с бледным и светлым лицом, которое так поражало живою мыслью, что раз глянув ему в глаза человек иногда задумывался на долгие дни. Его звали Гозыль. Он сел рядом с Рокрасом и, взявши из огня уголек, стал молча перекатывать его в ладонях.

— Что нового? – спросил Рокрас.

— Большой Ворзор со своими людьми захватил на реке ладьи с товарами и рабами. Сюда их гонят. Сейчас они  покажутся из-за излучины, — он протянул руку и указал туда, где река поворачивала на Юг. – Мир тебе, Беглый.

— Мир тебе. Ты Гозыль, как всегда, с тревогою и дурной вестью, — сказал я.

— Что мне делать, когда эти люди суетны и торопливы, будто стайка щеглов, летящая прямо в сеть.

Рокрас с досадой крякнул:

— Чьи ладьи?

— Великого Новгорода ладьи. Эти бесноватые изрубили там десятка два человек, и среди них знатный гость, а может и боярин — он золотой пояс носил. Это беда. Нам славяне не простят. А у Богоза с Новгородом добрый мир, ему вече сулило всякие милости.

— Пей мёд, премудрый Гозыль, — сказал Рокрас. – Это незадача, какие бывают на войне, и нет в том никакого дива. Коли золотой пояс убит, поздно теперь и добро возвращать. Но Большой Ворзор привёл мне пятнадцать тысяч добрых молодцев, исправно вооружённых и со своим обозом. Конечно, он разбойник, кто спорит? Но он человек, к войне привычный, а мы все здесь только на лесную дичь охотники. Мне его совет дороже войска. Я его корить бы не стал. А твой совет?

— Пошли в Новгород всё, что взяли, ещё добавь почётных даров и грамоту с повинной. Если они двинут сюда дружину свою, встанем меж двух огней.

— Не с руки мне и с Ворзором поссориться.

Я посмотрел на Фа. Она молча слушала, глядя на этих людей. Потом она посмотрела на меня.

— Фа, что ты скажешь на это?

— Нет совсем у меня ратных людей. Ворзор ратник добрый, — сказал мне Рокрас. — И тебя мне жаль отпускать, — он обратился к Фа. – Что ты скажешь на всё это, госпожа? Ты совсем молода, и повидаешь ещё белый свет, коли будет на то небесная воля. А благородный спутник твой сделал бы здесь доброе дело, помог бы бедным смердам биться за благословенную волю – нет ведь ничего дороже воли, она хлеб неимущих, госпожа.

— Конечно, мы останемся, — сказала Фа. – Но, знаете что…. Мне очень жаль, но я должна предупредить вас, Рокрас. Рано или поздно, вы проиграете эту войну. Все такие войны проиграны заранее. Понимаете?

— О, премудрая дева, говоришь ты святую правду на все времена, — сказал, вдруг загораясь глазами, Гозыль. – Но есть другая правда. Она в том, что в это миг, когда сейчас говорю с тобою, я свободен. Дорого стоят эти мгновения.

— Понимаю…. Нет, пожалуй, не вполне я это понимаю. Но мы остаёмся. Вы мне дадите оружие? Этот нож не годится, он очень маленький.

Мы улыбнулись – все трое.

— У меня есть знатный топорик. Такими бьются карпатские ляхи, и мадьяры, и горцы, что себя гуцулами именуют. Будь осторожна, госпожа. С виду только он детскую цацку напоминает. Этим топориком можно шлем ромейской стали разрубить, будто он берестяной. И его можно кидать в цель, но здесь у нас никто этого не умеет. И я дам тебе диковинный греческий шлем с гребнем – весь он вызолочен и сияет, будто солнце поутру. Есть и кольчуга тебе по мерке, да, боюсь, тяжело тебе будет носить её. Лучше возьми кожаный доспех. Время есть – сам я пойду с тобой в обоз и выберу всё, чтоб ты красовалась перед войском, как валькирия свенская, врагу на страх! В седле ты держишься?

— Не знаю. Я никогда не каталась верхом на лошади.

— Да это не беда. Я дам тебе смирную кобылицу, а Беглый выберет нескольких молодцов тебе в охрану. Завтра поутру мы выступим, а к полудню атакуем лагерь врага. А вот и бесстрашный Ворзор! Ты погляди, Беглый, что делает с человеком вольная жизнь. Он был когда-то ловчим у богатого владетеля Жискайла. Потерял на охоте сокола, а тот отослал его за это жернова вместе с бабами крутить. И его объедками с господской кухни кормили. Пять лет он ходил, будто убитый. И головы не подымал никогда, в глаза прохожему глянуть боялся. А теперь – погляди!

Четыре богатых ладьи, каждая с фигурой морской девы дивной резьбы на носу, уже причалили к берегу. Увешанные оружием молодцы с весёлыми выкриками выгоняли на сушу оборванных рабов в деревянных колодках на ногах. Огромного роста очень красивый человек в посеребрённой кольчуге, шлеме, при мече в ножнах, изукрашенных самоцветами стоял и смотрел, как несчастные рабы собираются перед ним в гурт, глядя на него испуганно и безнадежно.

— Люди добрые! – сказал Ворзор. – Вы у вольных лесовиков. Нет отсюда выдачи — ни по злому господскому закону, ни за выкуп. Сейчас вам колодки собьют, а вы больше в них не попадайте. Вас накормят. Отоспитесь и думайте. Кто захочет, вступай в войско, которое уже завтра будет за волю биться с княжеской дружиной. А кто не захочет, получит котомку с хлебом и может уходить, куда глаза глядят. Мы не приневоливаем никого.

Он подошёл к костру.

— Мир вам! Добрые вести, Рокрас-вождь. Две ладьи полны мельничного помола пшеничной муки в мешках. Такого запасу нам хватит до морозов.  И есть ещё много золота — в украшениях, оружии и утвари. Полно тканей дорогих. Сотня бочек с вином из франкской стороны.  Много ценного добра. Как дождёмся хазарских купцов, не один мешок монет отдадут они за всё это.

Он сел к костру, взял чашу и налил мёда из кувшина.

— Ворзор, — сказал горбун. – Что нам теперь делать? И как ты думаешь, что будет новгородское вече говорить, когда донесут им про это дело? Зачем ты убил боярина? Да и зачем нам суда купеческие грабить по реке, ведь мы не разбойники, а бьёмся за волю.

— О-о-о! Оставь это, Гозыль. Пустые слова. Торговые суда на реке – добыча всякого, у кого меч в руке. Так от веку повелось. А боярина убили – он ведь насмерть бился, добрая память о храбреце, а поделать мне тут было нечего. И так уж я потерял шестерых человек. Стал бы много думать – они б ушли, и не догнать. Расскажи мне Рокрас о гостях своих. Это Беглый, я много слышал, а не понял ничего, — он улыбался так, что трудно было не улыбнуться в ответ, и пристально глянул синими, блестящими глазами в лицо Фа. – А с ним молодой воин из дальнего далека….

— Мир тебе, Ворзор, — сказал я. – Кто о тебе не слышал? Слухом этим полнится земля. Но ты, конечно, уже заметил, что это не воин, а девица, которую я неудачно переодел. Легко её узнать.

— Это дело не моё. Скажу, однако, что ты в опасные края возишь за собою молодых девиц. Как бы ей здесь в такое место не попасть, где её за ногу, привяжут к шатровому столбу, как павлина. Ведь такое сокровище стоит и крови и золота.

— Мою голову сперва добыть придётся, а это дело трудное, Ворзор. Но меня Рокрас звал на помощь, и накануне битвы мы с тобою не станем свару затевать из-за пустого дела. Ты слышал обо мне и, наверное, знаешь, что я девицами не торгую, разве кто посватается к ней…. да больно далеко сватов засылать, — проговорил я. – Ты на меня не прогневайся, но, как мы с тобою завтра будем биться плечо к плечу, скажу тебе, что в такой войне понапрасну ты задел новгородцев. Они не раз против князей стояли за вольницу, потому что им князья, что в горле кость. А ты отрезал дорогу эту. Не разумно. Лучше было послать туда человека хитроумного, как Гозыль, и просить подмоги против Богоза.

— А-а-а! Друзья мои…, — сказал Ворзор. – Леший вас тут разберёт. Ну, мне голову рубите, а я устоять не мог, когда такое добро мимо проплывало, он белозубо улыбался.

И мы все посмотрели на него. Это был сорокалетний полный сил, отваги и дерзости человек, и невозможно было думать о нём плохо. И никто из нас не подумал плохого о нём, а все улыбнулись ему в ответ. Такова уж судьба таких людей – любят их и за добро и за зло.

 

 

(26 мая 2005)