— ….Не понимаю, чего ему нужно? На родине он мог бы без труда  добиться успеха и счастья. Мы люди небогатые, но кое-какие средства у нас есть. Он может жить вместе с нами, ни в  чем  не  нуждаясь.  Если  же  он  пустится странствовать, он испытает тяжкие невзгоды и пожалеет, что  не  послушался отца. Нет, я не могу отпустить его в море.  Вдали  от  родины  он  будет одинок, и, если с ним случится беда, у него не найдется друга, который мог бы утешить его. И тогда он  раскается  в  своем  безрассудстве,  но  будет поздно! – так отвечал отец Робинзона Крузо своей жене, которая пришла просить для сына немного денег, так как он рвался отправиться в море для того, чтобы посвятить свою жизнь смертельным опасностям и потрясающим душу приключениям, доступным только беглому бродяге, но никак не человеку благомыслящему.

……………………………………………………………………………………….

….После первых родственных приветствий все стали  шумно  расспрашивать, где я пропадал столько лет, что я видел в заморских краях,  какие  были  у меня приключения, и кто такой Пятница, и откуда взялась у меня  диковинная остроконечная шапка,  и  почему  у  меня  такие  длинные  волосы  и  такое загорелое лицо. Когда я увидел, что их расспросам не будет конца, я усадил их всех, и взрослых и детей, у камина и стал подробно рассказывать им  то, что написано здесь, в этой книге. Они слушали меня с  большим  увлечением. Рассказывал я с утра до ночи, а попугай сидел у  меня  на  плече  и  часто прерывал мою речь восклицаниями:

— Робин, Робин, Робин Крузо! Счастливый Робин Крузо! Куда  ты  попал, Робин Крузо? Куда ты попал? Где ты был? – так заканчивается эта великая книга, исполненная мудрых пророческих прозрений, искренних ошибок, достойных восторженного подростка, и беззаветной веры в неизменную удачу для человека храброго, трудолюбивого и честного перед Богом, людьми и самим собой.

С самых ранних лет своих, едва научившись читать, я прочёл эту книгу, ещё не имея возможности понять всё множество разнообразных смыслов, которые Дефо вложил в это волшебное творение своего гения. Кое-что, однако, я понял сразу. И, прежде всего, я понял, что отец Робинзона был человек опасный своею неопровержимой низкой логикой – поскольку невозможно опровергнуть его измышления, к ним лучше не прислушиваться, чтобы не оказаться замурованным в мрачную темницу презренного здравого смысла, откуда, верее всего, уж не выберешься до смертного часа.

*
Я закончил среднюю школу в 1963 году. Мне было 17 лет. Поступать в ВУЗ я не хотел. Я просто не хотел учиться. Я до сих пор учиться не хочу. Нет у меня ученической шишки в голове. Здесь, в ЖЖ, меня читают многие молодые люди. И я обращаюсь к ним с призывом ни в коем случае не брать с меня пример. Вообще, не берите ни с кого пример, ребята. Выгребайте сами, как Бог на душу положит. Почему? Да просто потому, что всяк молодец  — на свой образец.

Итак, очистив свою совесть этим, сознаюсь, в некоторой степени демагогическим обращением к молодёжи, я кое-что расскажу о том, как начиналась моя жизнь. Я это делаю не потому, что кого-то хочу своим примером чему-то научить, а потому, что мною владеет страсть постоянно что-то кому-то рассказывать. Возможно, мои многочисленные неудачные попытки создать семью неудачны были именно потому, что, рано или поздно, любимая женщина уставала выслушивать мои россказни.

Значит, поступать я не хотел. Но моя бабушка объявила, что если я не поступлю, она будет считать всю свою жизнь прожитой напрасно, а это был сокрушительный для меня аргумент. И я, скрепя сердце, стал готовиться к поступлению на филологический факультет МГУ. Экзамены я сдал, по-моему, совсем не плохо, но конкурс не прошёл из-за одной четвёрки. Тогда моя тётка Зоя Крахмальникова взялась с тем же экзаменационным листком затолкать меня на филфак МГПИ им. Ленина. Она дела это таким способом. Звонила кому-нибудь из своих знаменитых и в то время могущественных знакомых, например Тендрякову, и говорила:

— У тебя появился шанс сделать доброе дело и спасти свою бессмертную душу. Дурак будешь, если этим не воспользуешься.

Я не в состоянии припомнить сейчас всех перипетий этой сложнейшей операции, в результате которой декан факультета Шешуков вынужден был капитулировать перед градом ходатайств, обрушившихся на него со всех сторон, и меня зачислили на первый курс.

Зато я хорошо запомнил, как мои дядька с тёткой праздновали моё поступление.

— Мы сегодня будем ужинать в «Арарате», — сказала Зоя. – Приходи и ты. К семи часам. Не опаздывай. Будет Булат.

Я, конечно, очень любил тогда Булата Окуджаву, как и сейчас его люблю. Но в тот день с утра я встретился с одной девушкой и весь день до вечера провёл с ней в Нескучном саду, где было у нас ней прекрасное укрытие в густых зарослях сирени. И мы там так усердно и дружно трудились в азарте мимолётной эфемерной и ещё совсем щенячьей глупой любви, что, в конце концов, мирно уснули на сырой траве, не приведя в должный порядок свои одежды. Нас там застукала какая-то бабка и вызвала милиционера. По счастью, он оказался человек не злой, с юмором, к тому же слегка подшофе.

— Так, — сказал он. – Молодые люди. Протокол.

— Стоп, — сказал я. – А который час?

— А тебе зачем? Счастливые часов не наблюдают. Девятнадцать часов, сорок пять минут. По московскому времени. Девушка, а это не ваше случайно… снаряжение? – на ветке висели трусики и лифчик. – Надевайте. Что ж вы?

— Ой! – сказал я. – Я опоздал!

— Куда ты опоздал? – спросил представитель власти, с трудом удерживая смех.

— В ресторан. Меня там ждёт Булат Окуджава.

— О! В самый раз теперь тебе сейчас в ресторан к Булату Окуджаве. Листья выбери с шевелюры и готов. Вот что. Живо собирайтесь, и чтоб через минуту вашего здесь духу не было, — с улыбкой сказал сержант. – А то в отделение заберу. Ну!

Эти люди ушли. Над Москвой уже смеркалось.

— Но ты меня обязательно с собой возьми к Булату Окуджаве, — сказала мне девушка, которую я, к стыду, не помню, как звали. Она торопливо надевала недостающие предметы туалета.

— Ну, как я тебя туда возьму? Ты только на себя погляди!

— А ты на себя самого погляди, лучше моего что ли? – резонно ответила она.

Ничего, впрочем, страшного не было. Просто мы выглядели, как люди, переночевавшие на сеновале. И мы в таком виде явились в ресторан «Арарат», которого в Москве больше нет, и даже дом тот зачем-то снесли. Швейцар не хотел нас пускать.

— Нас там ждёт Булат Окуджава.

Этому он поверил, потому что у Булата друзья были самые разнообразные. Мы робко прошли в зал и приблизились к столику, за которым сидели с Булатом мои близкие.

— И, понимаешь, проблема была в том, что этот замминистра не имел на Шешукова прямого влияния. И ему пришлось связаться с Пуришевым. А Пуришев должен был звонить Шешукову с дачи. Старик был ещё на даче. И старик сказал, что ему нужно звонить со станции. Ох…. Я до сих пор не верю. О! Вот и он. И не один. Замечательно!

— Чудесная молодёжь, — сказал Окуджава. – Жаль, что их не видит Никита Сергеевич, вот ему прямое подтверждение преемственности поколений советских людей.

Когда я, запинаясь, кое-как представил свою даму, и мы, наконец, уселись за стол, Окуджава, разливая вино, произнёс:

— Да, кстати. Это его вы с такими трудами устраивали в институт? Вы, ребята, напрасно старались. Он не будет учиться. Ни в коем случае. Его ждёт иная, более значительная судьба. И сейчас мы за это выпьем!

И все мы выпили за это. И я навсегда запомнил белозубую улыбку молодого ещё Булата и звон бокалов под негромкую музыку национального оркестра в ресторане «Арарат».

*
В МГПИ учился я недолго и уехал в Магадан. В Магадане женился. Уехал в Калининград. Там я увиделся с отцом.

— Ну что мне с тобой делать? – сказал он. – Чем ты заниматься обираешься?

— Не знаю.

Отец устроил меня инструктором в отдел культуры Облисполкома. Там посмотрим, — сказал он. Это была замечательная работа. Я приходил в отдел к девяти часам и аккуратно должен был подшить все газеты и журналы за этот день. В комнате, кроме меня сидело ещё четверо молодых женщин. Медленно проходило полчаса. За это время мне уже надоедало любоваться коленками той, что сидела за противоположным столом. Я начинал зевать.

— Ой, девочки, чуть не забыла. Какую кофточку мне притащила Ленка! Глядите. И очень недорого, но я боюсь, что маловата, и вот как-то тянет…. Мишенька, ты не хочешь пойти, пива попить?

Мой рабочий день можно было считать законченным. Так прошло месяца три. Однажды я попил пива и отпросился сходить в «Калининградский комсомолец». В редакции я немного выпил, и меня познакомили с коллективным письмом в ЦК КПСС, которое тогда ходило в Калининграде по рукам. Письмо содержало резкий протест в связи с решением снести с лица земли Кенигсбергский замок. Это идиотское решение исходило, однако, именно из ЦК, а вовсе не из Обкома, как это нам, дуракам, казалось, и жаловаться мы собрались тому, кто самолично это решение принимал. И я письмо это с восторгом подписал. И о нём на несколько дней забыл.

А через несколько дней мне позвонил отец:

— Ты что натворил? Ты понимаешь, что такое коллективное письмо в ЦК? Я не знаю, в кого ты уродился дураком. Завтра на работу свою можешь не ходить, а приходи ко мне на работу, на кафедру. Поговорим.

Утром, когда я пришёл к отцу, он сказал:

— Слушай, или тебе нужно в Москву уезжать…. Поедешь в Москву?

— Я в Москву не хочу, — сказал я.

— А здесь я пока иного выхода не вижу, как немедленно тебе открыть визу и, чтоб ты ушёл в море. Забудут. Этот совет я получил непосредственно из КГБ. Я всегда считал, что следует двигаться навстречу опасности, а не в противоположную сторону. Ты не испугался? А меня, по правде говоря, это твоё сидение в конторе стало уже раздражать.

— Нет, я совсем не испугался, — сказал я.

— А в море матросом идти не боишься?

— Что я палубы что ли не знаю? С детства помню море.

— Ты круглый дурак. Миха?

— Чего?

— Ты парень неплохой. Осторожней только. Как-то ты начинаешь жить беспокойно, а я уже старею.

Я ушёл в море. Вопреки предостережениям родителя Робинзона Крузо. Зато с благословения своего собственного отца, которому доверял гораздо больше. И я нисколько не жалею, что последовал именно этому совету.  Вот это всё, что мне в голову сегодня пришло.