Знал, однако, я людей, которые на этих птиц охотились, потому что их шкурки можно выделывать для очень красивых и тёплых пуховых женских безрукавок. Всегда они казались мне не вполне нормальными. Один такой парень вышел в залив на казанке и, перевернувшись, утонул совершенно трезвым. Было следствие, вызывали несколько человек, и меня в том числе. Следователь пытался выяснить, точно ли парень этот один на охоту уходил. Казанку случайно перевернуть, да ещё в тихую погоду – очень это странно. И я думаю – следователю-то я этого, конечно, не говорил — кто-то к нему прилетел туда и убил его.
Вот, плывёт у борта это ослепительное чудо, гордо и одновременно беззащитно изгибая изумительную шею – живая чистая гордость ему защита от мёртвого зла. Лебеди в заливе очень скрашивали нам всегда тяжёлое расставание с берегом.
Однажды, году в 69 – 70, я уходил в рейс сумрачным, пасмурным, дождливым днём. У всех было очень нехорошо на душе. То и дело с мостика слышались взрывы матерной ругани, с палубы штурмана отвечали тем же – мы с трудом отходили от причала, в самый неподходящий момент, потому что стояли первым бортом, к отходу плохо были готовы. И нас со всех соседних бортов ругали, вместо того, чтоб удачи пожелать. А на пирсе стояла небольшая кучка женщин с детьми. И моя жена с маленькой Наташкой там была. И каждый из нас старался насмотреться на них. Разве насмотришься на восемь месяцев? И уж когда мы отошли, на руках одной из женщин ребёнок вдруг громко заплакал и закричал: «Папа! Папа!». Отец его с каменным лицом смотрел на него, на жену, а малыш всё плакал, кричал. Никогда не завидуйте морякам, никогда не уходите в море, не оставляйте родных своих на берегу!
Прощальные гудки: «Не поминайте лихом!». А мальчик всё плакал, и женщины махали нам руками: «Прощайте! Прощайте!». Мы медленно разворачивались в узком канале. И вот — пошли, наконец. Вперёд.
А когда мы вышли в залив, я стоял на руле:
— Гляди, что это?
На воде покачивалась мёртвая, уже не белоснежная, а грязно-серая тушка птицы. Одна, другая.
— Какой же гад их столько настрелял? И зачем без толку лебедей здесь били? Быть не может!
— А ты посмотри, — сказал штурман. – Видишь пена розовая. Это отходы с ЦБК. Их потравили тут.
Люди столпились на баке. Начальство – все до одного, поднялись в ходовую рубку. Повсюду на воде плавали убитые лебеди. Некоторые ещё были живы, пытались взмахнуть крыльями и взлететь.
— Кеп! – сказал кто-то. – Дай радио в Обком.
— Чего? Дурак ты. И уши холодные.
— А весной может, другие прилетят.
— Нет, — сказал капитан, который должен всё знать. – Как другие прилетят? Их деды-прадеды сюда прилетали. Других не будет.
Пришёл судовой плотник. Он был сильно пьян:
— Какое ещё к такой-то матери радио? Их надо артиллерией расстрелять, сукиных детей!
— Старпом! – сказал капитан. – Живо затолкай в кубрик старого дурака. Здесь стукачей, что крыс – не меряно.
— Боцман! – крикнул старпом. – Выполняй. Чего уставился?
Двое матросов поволокли старика в носовой кубрик.
Мы прошли этим заливом мёртвых лебедей, и вышли в чистую Балтику. Я никогда в том заливе больше лебедей не видел.
А теперь в Калининградском заливе они не водятся? Хотя вряд ли. Откуда они там заведутся?