Непрерывно болит проклятая спина. И если б жил я в XVIII — XIX веках, давно б обзавёлся тростью. Но, говоря уж совершенно откровенно, мне сильно не хватает обыкновенной клюшки – не хоккейной, а, к сожалению, просто стариковской.

Она любила конный строй,
И бранный звон литавр, и клики
Пред бунчуком и булавой
Малороссийского владыки…

Я знаю, что вы улыбнётесь. И кто-то скажет: «Седина в бороду, а бес в ребро», — что ж, я и не отпираюсь. Ну, вы смейтесь, сколько угодно, а думаю, не я один такой и, когда к шестидесяти годам человек одинок, такие размышления вполне естественны. А иногда подумаю: Да ерунда всё это! Разве я перестал быть мужчиной, боюсь кого, в глаза не могу взглянуть?

:)) – вот вам достоверное доказательство того, что я всё равно улыбаюсь.

В случае же с Мазепой никакого подтверждения такому бодрому настроению я почерпнуть не могу, потому что это вымысел Пушкина, его дань романтизму, от которого он избавлялся с заметным внимательному читателю трудом и явной неохотой. И он сам в примечаниях к «Полтаве» уточняет, что настоящее имя дочери Кочубея не Мария было, а Матрёна, давая понять, что к этому любовному сюжету не следует относиться всерьёз.

История же сватовства гетмана к молодой своей крестнице, а у православных, как известно, такие браки церковь строжайше возбраняет, думается, имеет реальный исторический источник. Почему бы и нет? Мятежный гетман был человек бесстрашный, в поступках необузданный, он уже решился на отчаянное дело, терять было нечего, а лично унизить Кочубея было в его интересах, политически. Но, что касается самой девицы – очень сомнительно. Прежде всего, вряд ли она, выросшая при дворе войскового казначея, могла быть так очарована блистанием и громыханием театрального антуража войны, которым Мазепа себя по тогдашнему обычаю окружил. Она с младенчества к этому привыкла. И в отцовском доме, для первой девичьей влюблённости, было множество её ровесников, не менее воинственных, красивых и, конечно, гораздо более пылких, чем престарелый герой, пусть даже и с грозными атрибутами гетманской власти. Правда, есть тут лично для меня одно утешительное обстоятельство, за которое очень хочется уцепиться. Мазепа был поэт. И Пушкин об этом упоминает, и могла же она его за песни полюбить, которые были тогда на Украине достаточно популярны? Да, всё, конечно, быть может…. Только вряд ли, не верится почему-то.

Жаль писать такое, но жизнь её была в опасности, и, во всяком случае, она не могла не понимать, что конфликт отца с гетманом может кончиться пыточной камерой не только для самого Кочубея и его соратников, но и для членов семьи, поскольку речь, помимо всего прочего, шла о сокровищах, укрытых где-то в Диканьке, о чём есть записи в протоколах допросов Кочубея, а члены семьи, дочь в том числе, вполне могли что-то знать и сказать под пыткой. Пытка же в те романтические времена в лучшем случае оставила бы Матрёну калекой, а, вернее всего, её бы замучили до смерти, поскольку в публичной казни не было необходимости.

Да, очень жаль, но её внезапная страсть вернее объясняется именно так. Жаль!

В самом начале этого журнала есть у меня несколько рассказов о капитане Якове Львовиче Вульфе. И там есть эпизод, когда старый капитан конфликтует из-за девушки-буфетчицы с начальником отдела добычи Базы, т. е. со своим непосредственным начальником:

— А ты её спроси, поменяет она меня на тебя?

Она, обнимая своего капитана:

— Не, я от Якова Львовича никуда не пойду!

— Ох, Вульф, ты когда-нибудь доиграешься.

— Ну, давай, возьми меня за рупь – за двадцать….

Вульф нашёл эту девушку, когда она торговала пивом в ларьке на вокзальной площади. Она бы точно пропала, если б он её не увёл оттуда. Девушка была очень красива, и он её отстаивал от всяческих притязаний – и от начальства, и от молодых моряков, и от гнева своей жены, которая засыпала партком письмами о ней.

Однажды, старуха приехала на пароход и, как назло, на палубе застала эту Лариску. Ей, видно, в Кадрах обещали девку не направлять к капитану Вульфу, а он настоял. Он умел добиться своего. Когда жена увидела счастливую соперницу снова на борту его парохода, она решительно подошла к ней и при людях стала осыпать её оскорблениями, а Лариска только, заливаясь жарким румянцем, прямо глядела ей в лицо глазами, полными слёз. Не думаю, что ей было хотя бы двадцать лет тогда. Что ей было делать? Была ли она корыстна? Многие девушки в таких же обстоятельствах бывают корыстны, но это был не тот случай.  Я это знаю, потому что однажды красил фальштрубу, а Вульф и Лариска, меня не заметив, говорили на крыле ходовой рубки. Мне хорошо было слышно, и я не ушёл, а полюбопытствовал. Нехорошо это, конечно, а кто камень бросит?

— Яшка! Хватит тебе себя и меня мучить. Всё равно они нам вот так… не дадут, а можешь за аморалку из партии вылететь.

— Ну, так хочешь? Сейчас иди к старпому, бери у него аттестат, скажи — я велел, и, давай, дуй в Кадры. И прощай, Лариса! Прощай! Хочешь так? Давай!

Она долго молчала. Я слышал, как она шмыгает носом.

— Ну, будет, слышь, будет, — каким-то вдруг незнакомым, некапитанским, ласковым, вздрагивающим от нежности голосом сказал Вульф. – Давай, возьми что ль мой платок. Покраска-то вся сойдёт. Намазалась, как чистый папуас. Дай-ка я вот…. Постой…. Дай-ка…. Лариса!

И вот, я услышал прерывистое, тяжкое дыхание горестной любви. Тогда я уронил на палубу ведёрко и закашлялся. Они ушли.

Чем дело кончилось? Моряки в пивбаре говорили:

— А сдал ведь Вульф свою кралю, сдал. Против лома нет приёма. Тоже, взялся с Обкомом воевать.

— Как сдал, откуда ты слышал? – спросил я через столик.

— Да её уволили по сокращению. Разве ж дадут, суки, человеку воздуху глотнуть? Да никогда в жизни!

Знаю я только, что Лариса уехала в деревню к старшей замужней сестре. А капитан Вульф? Я уж писал о нём. Он развёлся с женой. А спустя недолго, стал пить. И спился. А любовь-то была настоящая, хотя лет на тридцать с лишним был он её старше. Так что по-разному случается.